|
Она не видела его лица, но знала, что это он. Сколько раз она издалека узнавала его полную фигуру, сидя на своем окне в Сумне? Узнавала и улыбалась. Он подошел ближе – она увидела его бороду с пятью седыми прядями, потом смутные очертания его лица, в полутьме походившего на череп. Она устремилась ему навстречу, улыбаясь и плача, протягивая руки… «Это я!» А он посмотрел на нее невидящим взглядом, словно ее тут и не было, и пошел дальше. Поначалу она просто застыла, точно соляной столп. До сих пор она даже не сознавала, как долго ждала, и боялась этого момента. Теперь казалось, будто это тянулось много‑много дней. Как он взглянет? Что он скажет? Похвалит ли ее за то, что ей удалось выяснить? Заплачет ли, когда она скажет ему про Инрау? Рассердится ли, когда она расскажет про незнакомца? Простит ли он ее за то, что так долго не шла? Что пряталась от него в постели Сарцелла? Многого она боялась. На многое надеялась. Она ждала чего угодно – но не этого! Что же случилось? «Он сделал вид, будто не увидел меня! Как будто… как будто…» Она задрожала. Зажала рот ладонью. И бросилась бежать, словно тень среди теней, сквозь влажный предутренний воздух, через уснувшие стоянки. Она споткнулась о растяжку, упала… Задыхаясь, поднялась на колени. Стряхнула с ладоней пыль и принялась рвать на себе волосы. Она содрогалась от рыданий. И от ярости. – Почему, Акка? Почему‑у? Я… я тебя спасти пришла, сказать, что… что… «А он тебя ненавидит! Ты для него – всего лишь грязная шлюха! Пятно на штанах!» – Нет! Он меня любит! Он – ед‑динственный, кто любил меня п‑по‑настоящему! «Никто тебя не любит и никогда не любил. Никто. Никогда». – Д‑дочка! Доченька меня любила! «Лучше бы ненавидела! Ненавидела, но осталась жива!» – Заткнись! Заткнись! Мучитель сделался жертвой, и она свернулась клубком, не в силах ни думать, ни дышать, ни плакать – ей было слишком плохо. Она уткнулась лицом в землю, и долгий, жалобный вой задрожал в ночном воздухе… Потом она судорожно закашлялась, корчась в пыли. Еле отплевалась. Довольно долго лежала неподвижно. Слезы высохли, и их жгучие следы принялись чесаться. Все лицо ныло, как будто ее избили. «Акка…» В голову полезли разные мысли. Все они текли как‑то совершенно независимо от гула в ушах. Вспомнила она Пирашу, старую шлюху, с которой дружила и которую потеряла из виду много лет назад. Пираша говаривала, что между тиранией многих мужчин и тиранией одного они, шлюхи, выбирают многих. – Вот почему мы – нечто большее, – говорила она. – Больше чем наложницы, больше чем жрицы, больше чем жены, и даже побольше иных королев. Может, нас и угнетают, Эсми, но запомни, девонька, навсегда запомни: нами никто не владеет! Ее тусклые глаза вспыхивали дикой страстью, которая казалась чересчур сильной для старческого тела. – Мы выплевываем их семя обратно им в лицо! Мы никогда, никогда не взваливаем на себя их ноши! Эсменет перекатилась на спину, провела запястьем по глазам. Уголки глаз по‑прежнему жгли слезы. «Мною никто не владеет! Ни Сарцелл. Ни Ахкеймион». Она медленно встала с земли, словно пробуждаясь от забытья. Тело окоченело. «Стареешь, Эсми!» Для шлюхи это очень плохо. Она побрела прочь.
ГЛАВА 19MОMЕМН
«Несмотря на то что несколько шпионов‑оборотней были разоблачены в самом начале Священной войны, большинство винили в этом не Консульт, а кишаурим. В том‑то и беда со всеми великими откровениями: люди по большей части недооценивают их значения. |
