Когда Узун-хан подъехал к шатру, Кара-Нингиль должна была его встретить во главе своей женской свиты. Уучи-Буш прочитал стихи и жениху, и невесте, что было его обязанностью, а Джучи-Катэм помог спуститься Узун-хану с лошади, вернее, снял его с седла, как подстреленную ворону. Узун-хан взял Кара-Нингиль за руку и ввёл её на царское место, рядом с собой, чтобы весь народ видел новую царицу. Играла музыка, били барабаны, тысячи народа и всё войско кричали, как сумасшедшие. Для праздника было зарезано стадо быков, тысяча баранов и везде были расставлены бочки с вином. Ликовал и радовался весь народ, как ханское сердце, а Уучи-Буш читал новые стихи в честь уже новобрачных и певцы пели их под аккомпанемент музыки.

– - Любишь ли ты меня, царица? -- спрашивал Узун-хан, тряся головой.

– - Разве тебя можно не любить, мой повелитель? -- отвечала Кара-Нингиль.

– - О, не повелитель, а подданный… -- шептал расслабленный страстью старик и у него даже глаза слезились от радости.

Пир продолжался целый день, пока не закатилось солнце, и пока Узун-хан не отдал приказ разойтись всем. Девичий Город сразу опустел, только кругом огненным кольцом охватили его костры парадной стражи, да играла музыка. Напуганные шумом соловьи сегодня не пели, и сердце Кара-Нингиль замерло, как те птицы, которые в холодную зиму замерзают на лету.

В шатре оставалась она теперь одна с Узун-ханом. Джучи-Катэм почтительно стоял у входа и ждал приказаний. Алтын-Тюлгю и аячки толпились, как овцы, в первой ограде, -- они должны были раздевать невесту, когда Узун-хан ляжет в постель.

– - Нравится тебе моя невеста? -- спрашивал Узун-хан верного слугу Джучи-Катэм. -- Это звезда, которая упала для меня с неба…

Когда аячки совсем раздели Узун-хана, и он улёгся в постель, на дорогой ковёр, Джучи-Катэм подал условный знак своей дочери Ак-Бибэ. Все аячки бросились к хану, закрыли его сверху шёлковым брачным одеялом и, схватив ковёр за края, принялись трясти, катавшегося под одеялом, Узун-хана. Это была почётная казнь для всех принцев крови, потому что существовал закон, по которому "солнце не должно было видеть ханской крови". Всех аячек было больше двадцати и они так сильно трясли ковёр на воздухе, что старик скоро перестал кричать, и его дряхлое, грешное тело каталось под одеялом, как кусок масла, когда трудолюбивая хозяйка сбивает молоко. Джучи-Катэм только распоряжался, -- криков хана не было слышно за звуками игравшей у шатра музыки. Помертвевшая от страха Алтын-Тюлгю ползала теперь у ног Джучи-Катэм и молила о пощаде, но он ей только указал на стоявшую в углу Кара-Нингиль.

– - Вот наша царица: проси помилования у неё…

Всё это произошло так быстро, что Кара-Нингиль опомнилась только тогда, когда Узун-хан был уже мёртв. Джучи-Катэм опустился перед ней на одно колено и сказал:

– - Великая царица Кара-Нингиль, отныне ты одна наша повелительница…

Кара-Нингиль строго посмотрела на Джучи-Катэм и ответила:

– - Если ты будешь служить мне так же как Узун-хану, та я тебя оставлю при моём дворе в прежней должности… Объяви народу через бирючей, что великий Узун-хан скончался от радости. Да будет благословенно имя великого хана и моего мужа!..

Когда Зелёный Город проснулся на другой день, ханская стража, стерёгшая Девичий Город, уже провозгласила царицей Кара-Нингиль. За ней последовали все другие войска, и Кара-Нингиль при звуках труб вступила в Зелёный Город, где и заняла ханский дворец. По приказанию Джучи-Катэм, все сто сыновей Узун-хана были перерезаны в эту же ночь, а дочери заключены в Баги-Дигишт до распоряжения новой царицы. Он ехал в торжественной процессии, когда Кара-Нингиль вступила в Зелёный Город, рядом с царицей и раскланивался с кричавшим от восторга народом, как ни в чём не бывало.