— Ну! — поторопила я Ляльку. — Скажи, я права? Вспомнила — они вроде там что‑то из ее произведений испаскудили.

Лялька наконец оторвала взгляд от собаки и кивнула.

— И похоже, здорово, во всяком случае, меня чуть не стошнило. Ну, и Каська тоже фильм видела. Я из‑за нее и обратилась к тебе с просьбой. Она у меня очень к языкам способная, только ими и занимается. Французский — ничего удивительного, в конце концов, здесь я ее родила и здесь она ходила в школу. А тут еще английский, немецкий, итальянский, теперь ухватилась за испанский и еще о греческом подумывает…

— И ты говоришь, польский тоже?

Лялька тяжело вздохнула.

— То‑то и оно. Она воспринимает его наряду с другими. А я бы хотела, чтобы к польскому у нее было особое отношение. Теперь слушай, какие колоды свалились мне под ноги. Книги она читает, ничего не скажу, но такие, знаешь, о которых много пишут, и после этих шедевров остается такое ощущение, как от диетических блюд — никакого вкуса, никакого впечатления. И это чаще всего произведения иностранных авторов, вот я и хотела ей представить творчество Эвы Марш. Книг, после первых трех, достать нигде Не могу. Прислали мне кассеты, фильмы сделало наше телевидение, я прокрутила — и меня всю перекрутило тоже, особенно двенадцатиперстную. Каська просмотрела, оценить размера паскудства не могла, но сказала — обычная халтура, ну, может, халтурка, но ничего особенного, и не видит повода, почему она обязательно должна прочесть произведения этой писательницы.

— А те три, которые у тебя есть?

— Вот именно, те три читала, но ты же сама знаешь, что следующие были лучше, и Каська хотела прочесть и другие вещи Эвы Марш. Но вот посмотрела фильмы, и желание отпало, потом посмотрела на меня, а со мной что‑то приключилось, возможно приступ истерии или еще ч то, и я в ярости запустила в Марселя телевизионным пультом, а потом растоптала жутко мелкие запчасти многофункциональной газонокосилки.

— Почему именно газонокосилки? — удивилась я.

— Коробку с ее частями я приняла за телевизионную кассету, обе коробки были одинакового цвета. И теперь мы не можем воспользоваться этими функциями. Да не в этом дело. Каську заинтересовала моя реакция, и теперь она непременно желает прочесть Эву Марш. И я тоже. Может, я излагаю не очень логично, но стараюсь поскорее все рассказать и передаю в сокращенном виде.

Я отрицательно помотала головой — для меня все было логично — и ухватила пробегавшего мимо официанта.

— Еще по одной, — вежливо попросила я, указывая на пустые бокалы. — Нет, я все понимаю. Разыщу и пришлю тебе. Вот лишь не пойму, не подумай только, что я упрекаю тебя, но почему ты сама не приобрела их? Ведь ездишь же в Варшаву?

— Не езжу! — уже со злостью возразила Лялька.

Она угрюмо взирала на марсианина, с трудом загонявшего на тротуар у нашего бистро свою неимоверно декоративную «хонду». Никак у него не получалось. Я не знала, стоит ли задавать Ляльке следующий вопрос, но что‑то мне подсказывало — она его ждет.

— А почему?

— Потому что я подлая.

— Скажите пожалуйста! — опять удивилась я, на сей раз очень вежливо.

Со школьных лет Лялька ничуть не изменилась. Ну, повзрослела, с тех пор, как сдавала экзамены на аттестат зрелости, в темных волосах приятно поблескивали отдельные серебряные нити, на лице появилось немного морщинок, но и фигура и характер остались прежними, не претерпев никаких изменений. Подлой она не была никогда, вспыльчивая и нетерпеливая — этого у нее не отнять, но живая, активная, малость легкомысленная, иногда упрямая и требовательная до деспотичности, однако никак не подлая.

Я молча ждала, что она еще скажет.

— Я перестала ездить, потому что уже не могла выносить нытья моей матери, — раздраженно пояснила Лялька.