Рев толпы постепенно усиливался, покрывая шум по­жара. Ошалевшие от ужаса и боли, наполовину обгорев­шие, слуги выбрасывались из окон и разбивались на­смерть. Тех, кто еще дышал, тут же добивали. И каждый раз при этом раздавался все более громкий рев.

— Герцога! Герцога! — кричали еще неутоленные ди­кари: им хотелось видеть, как из окна выбросится тиран со своим любимчиком.

— Вот он! Вот он! Это он!

— Сюда! Сюда! Тебя-то нам и надо!

— Подыхай, пес! Подыхай! Подыхай! Подыхай!

В дверях парадного входа, прямо перед толпой, воз­ник дон Луиджи: одежда на нем пылала, на спине он нес безжизненное тело Карлетто Груа. Лицо его обгорело и было неузнаваемо: волосы, борода исчезли. Но он бес­страшно шел сквозь огонь, еще живой, ибо само нестер­пимое страдание поддерживало в нем силу духа.

В первое мгновение толпа онемела. Потом снова раз­дались крики, снова угрожающе   замахали  руки — все свирепо выжидали, чтобы главная жертва испустила дух тут, у них на глазах.

— Сюда, сюда, собака! Поглядим, как ты подыхаешь!

Сквозь пелену огня дон Луиджи услыхал эти поноше­ния. Он собрал все свое мужество, чтобы самым явствен­ным образом выразить толпе величайшее презрение: по­вернулся к ней спиной и навеки исчез там, где бушевало пламя.