|
Прочитав такое имя в программке рядом с названием его пьесы, например «Саксофон в шифоне», публика мысленно заключила бы и его в кавычки. Но столь утонченный полет воображения был невозможен из-за какого-то Стэнли Глупинга. Поэтому он стал Обри Мандрэгом. Таинственное, как мандрагора, имя навевало темы из книг самых модернистских писателей. Но перемена фамилии странным образом вызвала в нем удивительное психологическое неудобство. Вскоре он отождествлял себя только со своим новым именем. И даже воспоминание о старом стало для него невыносимым. Боязнь, что знакомые могут узнать о его прошлом, приводила Мандрэга в состояние крайнего беспокойства, усиливавшегося от того, что он сам презирал себя за такую слабость. Поначалу его произведения были созвучны новому имени — в них рассуждалось о грехе, об оккультных науках. Но по мере того как рос его действительно немалый талант, Мандрэг находил сюжеты в областях одновременно странных и весьма менее возвышенных. Изобретательно и разнообразно он описывал страсть закройщика к безголовому манекену, музыканта, играющего на саксофоне в оборках из шифона, жизнь уборщика общественного туалета, который получил высокое придворное звание постельничего.
Но вообще-то его пьесы имели успех. Постсюрреалисты до хрипоты спорили о его творчестве, маститые критики обсуждали благотворное влияние его стихов на язык современной декадентской поэзии, а людям просто нравилось, что в его пьесах есть над чем посмеяться. От матери, хозяйки меблированных комнат в одном из пригородов Лондона, Мандрэг унаследовал приличный доход, а от отца гениальный плод его долголетнего труда — патентованную клипсу для подтяжек. Он был высоким, темноволосым молодым человеком с интересной бледностью и несколько насмешливым выражением лица, хорошо одетым, поскольку давно уже перестал считать необычные галстуки и экстравагантные рубашки необходимой принадлежностью художника-эстета. Он хромал и мучительно стеснялся этого своего недостатка. Когда сидел, всегда старался спрятать под стул левую ногу в тяжелом ортопедическом ботинке. Мандрэг познакомился с Джонатаном Ройялом лет пять назад. Где-то в конце тридцатых годов Джонатан финансировал постановку одной из его пьес. И хотя это предприятие не принесло большого дохода, неожиданно оно вполне себя окупило, что и упрочило их взаимную симпатию. Последнюю пьесу Мандрэга «Неудачная светомаскировка» (оконченную во время войны, но, несмотря на название, вовсе не о войне) в скором времени должны были начать репетировать молодые актеры, совсем неопытные, но полные энтузиазма. И вот два дня Мандрэг провел в местечке неподалеку, где дочь священника была как раз актрисой и готовилась сыграть заглавную роль в его пьесе. А теперь Джонатан пригласил провести уик-энд в Хайфолде. Когда Мандрэг вошел в библиотеку, вид его был весьма эффектен. По плоскогорью он ехал без шляпы, в машине с опущенным стеклом, и северный ветер привел его волосы в такой художественный беспорядок, какой обычно ему приходилось создавать самому. Мандрэг шагнул навстречу Джонатану и протянул ему руку с видом бесшабашной отваги. — Ужасная ночь, — сказал он, — как будто здесь собрались все ведьмы и черти. Страшно вдохновляет. — Я надеюсь, — произнес Джонатан, отвечая на рукопожатие и глядя снизу вверх из-под стекол очков, — что это не слишком вдохновит вашу Музу. Я не могу допустить, Обри, чтобы она завладела вами сегодня… — Господи, — пробормотал Мандрэг, как всегда, когда ему казалось, что от него ждут рассуждений о работе. Это восклицание должно было означать отчаянные муки творчества. — …потому что, — продолжал тем временем Джонатан, — я собираюсь занять все ваше внимание, мой дорогой Обри. Теперь мы поменяемся ролями. Сегодня, завтра и послезавтра я буду автором, да, да, а вы — зрителем. |
