|
Тем не менее он захотел в этом убедиться и начал внимательно и озабоченно вглядываться в ряды музыкантов. К сожалению, прямо до уровня галерки с потолка свисали огромные люстры, что весьма затрудняло обзор задних рядов оркестра. И все же, когда он поочередно вглядывался в оркестрантов, ему показалось, что в правом углу, рядом с флейтами, оставалось пустое сиденье. Он попытался пересчитать всех музыкантов, которые должны быть в оркестре, чтобы установить, отсутствует ли кто из них. Две флейты, это просто. Два тех парня, что дуют в маленькие дудочки и производят нечто вроде ворчания, — ах да, они называются фаготы… И наконец, вывернув шею, чтобы заглянуть за сверкающую люстру, он сумел различить трех человек, дующих прямо вниз в свои инструменты, а не вбок, как флейтисты, и не под углом, как фаготы. Гобои и кларнеты — и кто из них был кем и в чем заключалась разница, он никогда не мог запомнить, хотя Элеонор довольно часто объясняла это ему. Трое? Наверняка их должно быть четверо — по двое каждого, — если только по непонятным ему причинам гобой выступал в одиночестве, а не парой, как остальные его товарищи? Нет, такого не должно быть. Эванс точно говорил про два гобоя. Число три могло означать только одно — в конце концов оркестр так и остался с одним кларнетистом.
Не успел он прийти к этому неутешительному заключению, как при последних звуках гимна в правом заднем углу оркестра произошло какое-то движение. Пюпитр отодвинулся, два блестящих медью инструмента с исполнителями подались в стороны, чтобы освободить проход, и, когда оркестранты уселись, Петигрю увидел, что трое музыкантов превратились в четверку. Дженкинсон успел в самый последний момент. «Слава богу!» облегченно вздохнул Петигрю. Со своего места Петигрю не мог различить его лица. Он видел только, что на нем красовались очки в роговой оправе. Он решил доставить себе удовольствие поприветствовать ответственного кларнетиста после концерта. Из их короткого разговора по телефону у него о Дженкинсоне сложилось мнение как о человеке с характером. А пока он мог свободно откинуться на спинку кресла и наслаждаться музыкой, забыв, что является членом комитета. С этого момента все пойдет как по маслу. Меньше чем через полминуты Петигрю, как и весь зал, понял, что далеко не все идет как по маслу. В своем волнении по поводу такой незначительной для оркестра фигуры, как первый кларнетист, он считал само собой разумеющимся, что все остальные значительные для концерта персоны присутствуют. Привлекла его внимание к факту отсутствия кого-то еще не кто иной, как Никола Диксон. — Господи! — взволнованно воскликнула она. — А где же Билли Вентри? Взглянув в сторону органа, Петигрю с ужасом обнаружил, что исполнительское место не занято. Каждый обыкновенный слушатель публичного выступления в случае серьезного его срыва испытывает разочарование и огорчение. Но для Петигрю, почитавшего себя кем-то большим, чем рядовой слушатель, это было настоящим потрясением. К его тревоге примешивался тот факт, что последним человеком в зале, понимающим, что происходит нечто из ряда вон выходящее, был Клейтон Эванс. Он стоял на своем помосте невозмутимый и уверенный, и перед ним на пюпитре лежала раскрытая партитура Генделя. Он откинул голову назад характерным для него жестом, резко ударил по пюпитру дирижерской палочкой, чтобы привлечь внимание оркестра, раскинул руки и с надеждой взглянул в сторону органа. — Ужас! — прошептал Петигрю. — Бедняга слеп как крот. Неужели никто ему не подскажет? Очевидно, мисс Портес подсказала ему, что, похоже, Концерт Генделя для органа с оркестром придется исполнять без органа. Последовал поспешный обмен мнениями между ними двоими, в то время как над залом пробежал ропот. Эванс извлек из кармана часы, поднес их к самому носу, снова убрал в карман, положил дирижерскую палочку на пюпитр и на несколько мгновений застыл в нерешительности. |
