Времени на школу не было. И она ее бросила, переняла мамин офис и справлялась как могла. Она то пыталась все забыть, отстригая себе волосы, чтобы не видеть каждый день в зеркале мамину прическу, что приносило такую боль, или напиваясь до бесчувствия в дни, когда могла позволить себе алкоголь, то с болезненной дотошностью цеплялась за воспоминания, запечатлевая их в татуировках.

Сейчас она не тот человек, каким должна была быть. Девушка, которая раздавала карманные деньги бездомным, покупала на пирсе всякую ерунду, проводила воскресенья с попкорном в кинозалах, где показывали плохие фильмы, исчезла. Ее место занял какой-то сухарь, которому, чтобы выжить, пришлось засохнуть. Улыбчивая победительность прежней девушки, гуляющей по пляжу, ушла в песок, но она нашла в себе совсем другую силу, которой до сих пор и не знала – холодную, жесткую решительность, заставлявшую ее морозным утром вставать и идти на пирс, даже когда из носа текло ручьями, а глаза были красными от слез. Внутренняя стальная сила, позволявшая ей двигаться дальше, а когда она слишком уставала, чтобы нормально идти, – переставлять ноги.

Она стала другим человеком. Человеком, который теперь отворачивался, проходя мимо нищих. Телевизор был продан, и по воскресеньям она никуда не выходила. Она чувствовала постоянную усталость от работы, да почти ото всего… а больше всего от одиночества.

Через несколько месяцев после похорон она увидела в центре Брайтона компанию старых друзей – они даже не узнали ее. Прошли мимо, продолжая говорить, смеяться. Она было повернулась и открыла рот, чтобы окликнуть их, но осеклась. Между ними разверзлась пропасть, слишком широкая, чтобы кто-то из них мог перекинуть мост. Они ничего не поймут в том человеке, которым она стала.

Хэл молча смотрела им вслед, а через несколько недель бывших друзей разбросало по университетам в разных городах по всей стране, по работам, карьерам, академическим отпускам, и больше она их не видела, даже издалека.

Но она не знала, как объяснить все это парню с пирса. Нет, только и ответила она, а горло туго перехватило от утраты и негодования на столь легковесную уверенность в том, что у каждого должен быть кто-нибудь, на кого можно опереться. Нет, этого я не могу.

Хэл не помнила точно, как ей пришло такое в голову, но как-то она услышала о человеке, предоставляющем займы, гарантии не требуются. Проценты высокие, однако кредитор довольствуется небольшими выплатами, а если ты на мели, даже позволяет пропустить неделю. Все неофициально – никаких тебе офисов, просто встречи там-сям и конверты с наличностью. Но казалось, ее молитвы были услышаны, и Хэл без колебаний воспользовалась этой возможностью.

Только через пять месяцев она додумалась спросить, какую часть долга уже выплатила.

Получив ответ, Хэл зашаталась. Она брала в долг пятьсот фунтов – вообще-то просила триста, но собеседник любезно предложил ей чуть бо́льшую сумму, чтобы выкарабкаться из трудностей.

Хэл выплачивала по несколько фунтов в неделю почти четыре месяца. И теперь долг составлял больше тысячи.

Хэл запаниковала. Она вернула кредиторам неистраченную часть изначального займа и подняла выплаты до того предела, какой только могла себе позволить. Но ее чересчур оптимистичные планы рухнули. Она не смогла удержать новую планку и после одной особенно неудачной недели на пирсе не уплатила еженедельного взноса, через месяц это повторилось. По мере того как ее выплаты становились все мизернее, звонки от коллекторов мистера Смита становились все агрессивнее, и Хэл наконец поняла: выхода нет.