— Дальше отбегай! — скомандовал распорядительный Мартыха. — Не кто как хочет, а в ногу, все разом! Слухай сюда! Раз, два, три — пошел!

С дружным воплем взыскующие любви артиллеристы впечатали таран в дверь, и она прогнулась, треснув сверху донизу.

— На сопле повисла. Засов один держит. — Мартыха махнул рукой. — На позицию! Сейчас слетит!

Его товарищи снова отошли назад, приноровились — и прямо у них за спинами из тьмы ударил выстрел. Бревно покатилось по земле, артиллеристы бросились врассыпную.

Прямо на них, размахивая револьвером, шел высокий, подтянутый офицер. За ним, не отставая ни на шаг, — женщина в военной форме.

— Это что за стадо обезьян? — хрипло крикнул штабс-капитан, яростно озираясь. — Вы солдаты или кто?

Он толкнул в грудь стоявшего на пути Мартыху, подошел к двери.

— Кто в карауле?

— Шацкая, — подсказала сопровождавшая его ударница, испуганно оглядываясь на притихших солдат.

— Шацкая, откройте! Это помощник командира батальона!

Лязгнул засов. Дверь открылась.

Адмиральская дочка, бледная и трясущаяся, полными ужаса глазами смотрела на Алексея. Он заставил себя грозно сдвинуть брови, чтобы не поддаться жалости.

— Почему допустили безобразие?! — гаркнул он. — Устава не знаете?!

Никифорова, не дожидаясь, чем тут всё кончится, прошмыгнула внутрь казармы.

— Всех в ружье, — негромко, чтоб не услышали сзади, сказал ей вслед Романов и опять напустился на часовую: — Давно в наряде не были? Любите картошку чистить и мыть грязные котлы?

Глаза Шацкой наполнились слезами, дрожащие губы прошептали:

— Слава богу, что вы пришли…

Но первая оторопь, вызванная шумным явлением офицера, у толпы уже прошла.

Сзади раздались неторопливые, вразвалку шаги. Романов не обернулся, но внутренне собрался.

— Ишь, кочет, один всех хочет! — сказал прокуренный бас. — А ну, шкура офицерская, кыш с дороги.

На погон штабс-капитану легла тяжелая рука.

По-прежнему не оборачиваясь, Алексей приказал:

— Часовая, вашего начальника оскорбляют. Застрелить мерзавца!

Шацкая сделала два шага назад, вскинула карабин, взвела затвор, даже прицелилась — и правильно прицелилась, мимо головы командира. Но ствол качнулся. Барышня зажмурилась.

— Огонь! — свирепо прорычал Романов.

Худенькая ударница открыла глаза и попятилась.

— Не робей, Митяй! — крикнули из толпы. — Кишка у ей тонка встрёльнуть!

Басистый и сам уже понял, что стрелять в него не будут. Красуясь перед товарищами, он с треском рванул на груди гимнастерку. Воскликнул со слезой:

— Стреляй, сестренка! Митяя пуля австрийская не брала, газ германский не жег. А ты давай, сади прямо в сердце!

— Не могу… — прошептала Шацкая — не горлопану, а Романову.

— Ну тогда я сам.

Стремительно развернувшись, штабс-капитан вмазал оскорбителю сочную плюху. По опыту последних месяцев Алексей хорошо знал: нет лучше способа произвести впечатление на распоясавшуюся толпу, чем эффектная и своевременная демонстрация грубой силы.

Удар был хоть и вслепую, но отменно точный. Митяй рухнул навзничь, без памяти, а штабс-капитан еще и пнул бесчувственного обидчика ногой.