Изменить размер шрифта - +

– Надо было открыть дверь и впустить дневной свет. Думаю, обычно ее не закрывают. Насчет волос не волнуйся, дорогая, потому что они прекрасны. Ты же знаешь, что больше всего ты нравишься мне в роли Оливии.

Девушки, игравшие роли Виолы и Марии, приподняли брови и отодвинулись. Боб с ума сходил по собственной жене, этой шипящей мелкой кошке. Она то и дело устраивала им невыносимую жизнь и была посредственной актрисой. Когда у них будет ее опыт…

Боб Фентон отозвал жену в сторонку. В неумолчном гуле разговоров из зала и бренчании школьного пианино можно было не волноваться, что подслушают.

– Ты себя хорошо чувствуешь, милая?

– В каком смысле?

– Я о приступе, случившемся, когда мы приехали. Он меня встревожил. Мне показалось, ты вот-вот упадешь в обморок.

Соня Фентон насторожилась:

– А, это. Ерунда. Ты надо мной кудахчешь как наседка, Боб.

– Не ерунда. В машине ты чувствовала себя нормально, а это случилось, когда мы вошли в дверь. Ты смеялась с Хилари, а когда я повернулся, оказалась совершенно не в себе. Как будто привидение увидела.

– Боб, это чушь. Ты сам все придумал, – напряженно ответила она.

Джордж Лемминг, занеся руку над пультом управления светом, поднял другую, привлекая внимание Фентона. Тот махнул в ответ:

– Давай, Джордж. Рампу!

Публика ахнула, оживилась, захлопала, и разговоры стали громче. Пианистка сменила бессмысленные арпеджио на джигу шестнадцатого века.

 

Когда она летела, слегка запыхавшись, к двери зала, то подумала с горечью, что человек, бывший главной и единственной причиной ее опоздания, вряд ли обратит внимание на перемену ее внешности. Он бешено поглощен работой и даже не замечает, что во время консультаций по вопросам, касающимся мальчиков, его слова проникают ей прямо в сердце, а ее душа раскрывается в благоговении, словно театральный занавес. В редких случаях, когда им случалось беседовать вне профессиональных рамок, Рут, часто не умеющая подобрать нужные слова, слушала его с неослабевающим интересом, и мысли вдруг начинали формулироваться без всяких усилий. Ему, похоже, было приятно ее общество, но он никогда не искал ее специально. «Он безнадежно равнодушен, – подумала Рут, – а я дура».

Дверь зала была открыта, и прямо перед ней Рут столкнулась с человеком, выходящим из соседнего класса. Она бы упала, если бы не была подхвачена и удержана сильной рукой.

– Ох, простите, бога ради! Вы так быстро шли…

– Я боялась опоздать.

– Надеюсь, я вас не ушиб.

Рут постепенно приходила в себя. И ведь надо, чтобы это был именно он! Всегда с ней так.

– Конечно, нет! – сердито сказала она. – И вообще, это моя вина. Но я не хотела опаздывать.

– Вы бы не опоздали. Мальчики только что вошли, а мистера Ридсдейла еще нет.

Он улыбнулся своей очаровательной улыбкой, и она разозлилась еще больше.

– Ну хоть это радует. Что меня стукнули – это не страшно, но при этом еще и опоздать было бы несколько обидно.

Он отступил, пропуская ее вперед, и, оглядевшись в поисках учителей младших классов, двинулся к ним. Он, конечно, неуклюжий кретин, но все-таки не с чего ей огрызаться так яростно. Однако откуда ей знать, какие чувства он к ней питает, если она его определенно недолюбливает? Так что имеем то, что имеем. И будем иметь, вероятно, то же самое.

Рут Фосетт, проводив его взглядом, села на скамью в задних рядах. Занавес расплывался перед ее глазами, но она яростно заморгала, заставив слезы отступить.

Над огнями рампы в складках материи показался глаз, и публика приветствовала его воплями, смехом и аплодисментами. Все взгляды обратились к двери, ожидая прибытия мистера Ридсдейла как сигнала актерам, что можно начинать.

Быстрый переход