Она отвлеклась на долю секунды, и рослая соперница, воспользовавшись этим промахом, умудрилась вырвать у нее клок волос.

– Ах, так! – брюнетка позеленела, вцепилась в юбку гренадерши, дернула…

И случилось страшное: юбка разорвалась или расстегнулась и осталась в руках торжествующей брюнетки. Та радостно подняла юбку над головой, как знамя разбитого противника, и с победным криком бросилась к двери туалета.

– Отдай! – закричала блондинка и бросилась было в погоню… но перед дверью остановилась, как будто налетела на стену: она осознала, что осталась в сиреневой кофточке и в розовых трусиках в мелкий бордовый горошек. Появиться в таком пикантном виде в зале, полном известных художников и представителей прессы, – это не смерти подобно, это гораздо хуже смерти.

Она опустила руки, развернулась и зарыдала. Слезы лились обильно, как вода с потолка от соседей-алкоголиков.

Надежда Николаевна всегда отличалась способностью принимать близко к сердцу чужое горе. Даже горе совершенно незнакомых людей. Кроме того, внимательно приглядевшись к полураздетой блондинке, она поняла, что где-то уже ее видела, то есть ее нельзя считать совершенно незнакомой.

– Ну, не переживай так! – попыталась она утешить блондинку. – Ты жива, здорова, а все остальное как-нибудь наладится…

– Да, вам легко говорить! – прорыдала несчастная блондинка. – Вы вон в костюме, хоть и плохоньком, а я без ю-убки! – и она снова залилась слезами.

– Ну почему плохоньком? – обиделась Надежда. – Хороший костюм, немецкий… почти новый…

Блондинка, однако, не слушала ее, она рыдала.

– Подожди, что-нибудь придумаем… – пробормотала Надежда, хотя ее несколько задело то, как эта блондинка высказалась о ее любимом костюмчике.

– Что тут можно приду-умать… – рыдала блондинка. – Повеситься, и то не на чем… разве что утопиться… – и она выразительно посмотрела на унитаз.

– Ну, это уж ты чересчур… да и не влезешь ты в него, рост велик. Вот твоя соперница бы вошла… – при этом блондинка, осознав, что зловредная брюнетка где-то там, в зале, охмуряет предмет их спора, какого-то Сорокопятова, зарыдала еще сильнее.

– Да не реви ты! – Надежда Николаевна огляделась по сторонам, не нашла ничего подходящего и, пробормотав «Подожди немножко», выскользнула из туалета.

Выскочив в зал, Надежда огляделась по сторонам.

За время ее отсутствия зал наполнился гостями. Тут и там клубились группы модных художников со спутницами и столь же модных искусствоведов, между ними шныряли акулы пера, надеясь подслушать или подглядеть какую-нибудь сенсационную новость.

Отличить эти три группы посетителей не составляло труда даже такому дилетанту, как Надежда Николаевна: художники были одеты нарочито просто, в какие-нибудь живописные свитера и кофты ирландской ручной вязки, искусствоведы – гораздо аккуратнее и скучнее, в основном они щеголяли в костюмах и пиджаках, вышедших из моды лет десять назад, журналисты же, а особенно журналистки, красовались в обновках, купленных в Милане на последней Неделе высокой моды (разумеется, не в бутиках знаменитых дизайнеров, а в маленьких окраинных лавочках, где за гроши можно приобрести копии дизайнерских нарядов, почти неотличимые от оригинала).

Среди всей этой разношерстной публики с невозмутимым видом прохаживались официантки с подносами, на которых стояли бокалы шампанского и других напитков. Официантки были все как одна чернокожие, и одеты они были, как когда-то одевались их предки на своей исторической родине, – в коротенькие юбочки из пальмовых листьев и в цветочные гирлянды.

Надежда протискивалась среди этой разношерстной публики, мучительно раздумывая, где раздобыть юбку для несчастной блондинки, оплакивающей свою участь в туалете.