Она родилась в Букингемшире, в многочисленной семье священника и, благодаря полученному воспитанию, ни разу не задалась вопросом, почему должна все свое время тратить на то, чтобы организовывать развлечения для других людей, сама при этом получая так мало радости от жизни. Такого рода мысли показались бы мисс Харрис довольно глупыми и не относящимися к делу. Работа для нее исчерпывалась кругом четко определенных обязанностей, которые строго соответствовали ее положению в обществе и поэтому были вполне респектабельными. Более широкие этические проблемы ее не волновали. При этом нельзя было сказать, что мисс Харрис была бесчувственной. Напротив, она была крайне щепетильна в вопросах этикета, касающихся ее положения в тех домах, где служила. Где она обедала, с кем, кто ее обслуживал и так далее — все это было весьма важно для нее, и она крайне болезненно реагировала на малейшие изменения отношения со стороны своих хозяев. Мисс Харрис была очень оптимистично настроена относительно своей новой работы. Леди Каррадос произвела на нее благоприятное впечатление и, по ее собственному выражению, вела себя с ней как с настоящей леди.

Мисс Харрис решительно поднялась по ступенькам на второй этаж и дважды постучала — не слишком громко, но и не слишком робко — в окрашенную белой краской дверь.

— Войдите, — донеслось издалека.

Мисс Харрис открыла дверь и оказалась в большой белой спальне. Ковер, стены, кресла, облицовка камина — все было белоснежным. В камине пылал яркий огонь, распространяя аромат горящего кедра. Подойдя к большой белой кровати, на которой, откинувшись на подушки, сидела леди Каррадос, мисс Харрис чуть не упала, споткнувшись о шкуру белого медведя, растянутую на полу.

— О, доброе утро, мисс Харрис, — сказала леди Каррадос, поднимая взгляд от бумаг, разбросанных по кровати. — Вы не можете представить, как я рада вас видеть. Садитесь, пожалуйста. Если не возражаете, я только закончу это письмо.

Мисс Харрис скромно опустилась на краешек стула. Леди Каррадос одарила ее ослепительной улыбкой и снова принялась писать. Незаметно окинув ее взглядом, мисс Харрис мгновенно подметила мельчайшие детали ее внешности.

Ивлин Каррадос было тридцать семь лет, но в лучшие дни она выглядела намного моложе. Это была высокая темноволосая женщина, отличавшаяся восхитительной бледностью. Пэдди О'Брайен как-то показал ей копию Сикстинской мадонны, утверждая, что это в точности ее портрет. На самом деле это было не совсем так. У Ивлин Каррадос лицо было чуть длиннее и свидетельствовало о большей силе характера, чем у безмятежной девственницы Рафаэля, но огромные темные глаза и блестящие волосы, уложенные на прямой пробор, были, несомненно, похожи. После этого случая Пэдди стал звать ее Донна, и у нее до сих пор сохранились его письма, начинающиеся словами: «Дорогая Донна». Самым интересным было то, что их дочь Бриджит, которая ни разу не видела отца, тоже звала свою мать Донна. В тот день, когда мисс Харрис пришла знакомиться к леди Каррадос, Бриджит вошла в комнату и примостилась на ручке кресла, в котором сидела ее мать. Спокойная девушка с очень приятным голосом.

Глядя прямо перед собой, мисс Харрис перебирала в уме все подробности этого интервью.