|
В годы студенчества он сталкивался с польками. Как правило, они довольно красивые, живые, развязные, полноватые, на его вкус, немного простоватые, что ли, и слишком фамильярные с первых минут знакомства. Он сторонился крупных особ с пышными формами, про себя называя их «мясистыми». В этом было нечто сродни его отвращению к молоку, ко всему липкому. Кузов его малолитражки раскалился на солнце, и Лоб вытер вспотевшие ладони. Чего он не прощал этим местам, так именно этого свойства — делать липким все, чего ни коснешься. Каждое рукопожатие становилось для него пыткой. Что же тогда говорить о любви?..
В тот момент, когда они уже были готовы расстаться, Флешель удержал Лоба за рукав. — Не проговоритесь, что вы были прошлой ночью в дежурке, — попросил он. — Вранье не по мне. Уж лучше скажите, что вас послала мадам Нелли. — Именно это я и собирался сказать. Разумеется, я стану держать вас в курсе. Флешель все еще пребывал в растерянности. Лоб догадывался, что старик ощущал себя обделенным, так как в известном смысле эти жертвы кораблекрушения принадлежали ему и он не хотел бы уступать свое право на них постороннему. «Я несправедлив к старику, — попрекнул себя Лоб. — Благодарность — вот и все, что остается на долю этого бедняги!» — Все это не совсем правильно, — вздохнул Флешель и захлопнул дверцу. По здравом размышлении, Лоб предпочел бы подождать в его машине. Он не горел желанием пересечь вестибюль отеля с вещами Зины. В ее сумочке лежало немного мелочи, губная помада, пакетик гигиенических салфеток «Клинекс» и бумажник, содержимое которого Лоб быстро осмотрел. Он нашел удостоверение личности. Фото плохого качества — вероятно, сделано в кабинке-автомате универмага, но резкому свету вспышки не удалось стереть с лица девушки его природное обаяние. «Интересная! — подумал Лоб. — Нос коротковат. Плохо подстрижена. Но глаза красивые, чуточку трагичные, как у кошки при ярком свете… Прелестный рот с вызывающей усмешкой…» Фотография на водительских правах сильно отличалась от первой: жесткие черты лица, ввалившиеся щеки, высокие скулы. Мечтательное, почти грустное выражение глаз. «Хороша! — подумалось ему. — Я вполне могу ее рекомендовать, не рискуя попасть в смешное положение». Он развернул план окрестностей Ниццы и, стараясь запомнить маршрут, тронулся в путь. Потерянный день! По счастью, к вечеру все будет улажено, и коль скоро ему выпало побездельничать, то лучше уж делать это с приятным чувством. Дорога была не слишком запружена, и у Лоба появилась возможность поглазеть по сторонам. Он был неприятно поражен. У него создалось впечатление, что он — жертва крупного надувательства. Да, море тут ласкало взор, но оно не сумело обзавестись пляжами. Горы затейливо расположены, но из-за отсутствия перспективы похожи на театральные декорации. В этом пейзаже было что-то условное, поддельное; в нем проступала вульгарность итальянского бельканто. К счастью, стоит углубиться в горы, как, несмотря на обилие цветов, вновь обретаешь суровую, дикую красоту альпийских лугов; местами в лесу виднелись черные проплешины — следы пожаров, нередких в этих ущельях, изобилующих туристами. Супруги Нелли жили вверх по дороге за Грассом. Здание парфюмерной фабрики, постройки XVIII века, больше походило на крупную ферму. Оставив его слева, Лоб поехал по аллее, которая после нескольких зигзагов среди сосен и кедров выводила к современной вилле «Ирисы», названной так потому, что, как он недавно прослышал, здесь уже свыше ста лет специализировались на переработке корней этого цветка. Он попросил доложить о своем приезде старую горничную-корсиканку в черном, походившую на сестру-привратницу какого-нибудь монастыря. Мари-Анн Нелли вышла из своей конторы, и Лоба, как всегда, поразила ее холодноватая элегантность, которая поначалу приводила его в робость. |
