|
Самое тяжелое, пожалуй, что держал в жизни. Как вам такой Геркулес? – он грустно рассмеялся. – Не дав ему вымолвить слово, я ударил его в висок. Нехотейский упал, я поспешно зашел внутрь и закрыл за собой дверь, надеясь, что меня никто не увидел. Сел ждать, чтобы полностью стемнело. Думал, с ума сойду. Я с ним даже разговаривать начал. С Нехотейским-то. Чудилось мне, что встал он и начал отвечать. Жутко стало. Но, благо, за окном совсем темно стало. Весил покойник столько, что даже и не ведаю, каким чудом смог его до реки дотащить и столкнуть. А дальше… Дальше вы сами все знаете. Откровенно говоря, какое-то время я пребывал в грезах, что смогу забыть все и не вспоминать. Жить дальше. Но… Я же человека убил! Как мне теперь смотреть ученикам в глаза и скрывать в себе эту темную тайну? Когда вы с господином коллежским регистратором явились – даже облегчение почувствовал. Чуть не рассказал все, как на духу. Да смелости не хватило. Ха! Убить – хватило, а признаться – нет! Но понял, что раз вспомнили про меня, то недолго мне осталось. Пошел к Федору Михайловичу, сказался больным и, по состоянию здоровья, попросил отставки. Умоляю, только, если это в ваших силах – не позвольте, чтобы тень моего поступка легла на гимназию?
– Иван Степанович! – вскричал Павел. – На гимназии столько лет лежали тени Виноградова и Нехотейского, а вы… – Полно вам! – махнул рукой учитель. – Что мне грозит, Константин Алексеевич? Каторга? Руднев тоже выжидающе повернулся к другу. Черкасов молчал. Внутри него шла отчаянная борьба – между долгом исполнять закон, как бы строг тот ни был, и пониманием, что этот нелепый человечек, измученный годами бессильного ужаса и слабости, не заслужил столь сурового наказания. – Знаете, – наконец сказал он хриплым от волнения голосом. – Юрий Софронович Гороховский очень любит цитировать Писание. Я этой его привычки не разделяю, но в силу образования тоже помню кое-что наизусть. И, выбирая между «Уложением о наказаниях» и Евангелием, пожалуй, скажу просто: «Я не осуждаю тебя. Иди и впредь не греши».
*** – Константин, я понимаю, в твоей голове это звучало красиво и уместно, но… – Руднев не выдержал и расхохотался в голос. Они шагали по спящему городу, наслаждаясь ночной прохладой. Непогода, которую обещали тучи на востоке, все же прошла стороной. Тепло горели немногочисленные окна домов в Дворянской части города. Беззаботно стрекотали сверчки. Шаги друзей по пыльной немощеной улицы были почти неслышными. – Видел бы ты свое лицо! – продолжал смеяться Павел. – Не пойми меня превратно, я безмерно благодарен, что ты не стал арестовывать Снегирёва, он и так настрадался, но… «Иди и впредь не греши»? Аллилуйя, Ваше Преосвященство! – Закончил зубоскалить? – недовольно поинтересовался Черкасов, на самом деле ощущавший несказанную легкость на душе. – На сегодня, пожалуй, да! – вытирая слезы заверил его Павел. – Но оставляю за собой право напоминать тебе об этом при малейшем поводе! – Зная тебя, ты и без повода напомнишь. – Каюсь, грешен, Ваше Преосвященство! – Руднев заложил руки за спину, беззаботно откинул голову назад и продолжил прогулку, любуясь ночным небом. – Эх, единственное, о чем жалею – рассказать бы Василисову, что ты нашел настоящего убийцу, а Богородицкий сел в лужу. Увы, но всем будет легче от того, что вину повесили на ныне покойных Жихарёвых. Слушай, а интересное у тебя призвание, право слово! – Интересное? – опешил Черкасов. – Чем же это? – Ну, как же! Все эти подозрения, улики, задачки на логику! Увлекательно! – Паша, ты понимаешь, что если бы не Гороховский, тебя бы уже убили скорее всего? – Это частности! – отмахнулся Руднев. |
