|
В Жонксьон он влачил такое же жалкое существование, прямо над рентгеновским кабине-том. Там, в доме из обтесанного камня, у него были три комнаты, без перегородок, как и по сей день. Чтобы защищаться от жизни, нужны были платины в десять раз выше Панамской и ма-ленькие невидимые шлюзы. Он жил там со времен Большой Выставки, с прекрасных дней Ар-жантейля. Теперь большие «билдинги» стоят вокруг этого учреждения. Время от времени Гюстен еще пытался отвлечься… Он приглашал какую-нибудь девочку, но это случалось не часто. Как только появлялось чувство, к нему возвращалось его великое раз-очарование. После третьей встречи… Он предпочитал напиваться… На другой стороне улицы было бистро: зеленый фасад, по воскресеньям банджо, жареный картофель, хозяйка его прекрас-но готовила. Спирт сжигал Гюстена, а я даже не пытался пить с тех пор, как у меня начало гу-деть в ушах днем и ночью. Это убивает меня, вид у меня становится как у чумного. Иногда Гюс-тен меня осматривает. Он не говорит мне того, что думает. Это единственная запретная тема. Надо сказать, у меня тоже не все в порядке. Он знает об этом и старается меня подбодрить: «Ва-ляй, Фердинанд, почитай мне эту, как бишь ее! читай, только не слишком быстро! Не жестику-лируй. Это тебя утомляет, а на меня напускает туману…» «Король Крогольд, его витязи, его брат Архиепископ, духовенство, весь двор после битвы отправились под сень шатра посреди бивака. Тяжелый золотой полумесяц, дар Халифа, не был обнаружен на месте во время передышки… Он венчал королевский балдахин. Капитан каравана, ответственный, был нещадно бит. Король ложится, он хочет уснуть… Он еще страдает от ран. Он не спит. Сон не идет к нему… Он ругает храпящих. Встает. Перешагивает, потирает руки, выходит… Снаружи так холодно, что он ежится. Хромает, но все же идет. Длинная цепь повозок окружает лагерь. Стража уснула. Крогольд идет вдоль защитных рвов… Он говорит сам с собой, спотыкается, опять восстанавливает равновесие. В глубине рва что-то блеснуло, огромное мерцающее лезвие… Там мужчина, который держит в руках переливающийся предмет. Крогольд бросается на него, опрокидывает, скручивает его (это солдат), перерезает ему горло, как свинье, своим коротким ножом… „Хо! Хо!“ – кудахчет вор через дыру. Он весь обмяк. Конечно. Король наклоняется, подбирает полумесяц Халифа. Он снова поднимается на край рва. Он засыпает там, в тумане… Вор наказан». * * * Ко времени кризиса мне угрожало увольнение из диспансера. Еще и из-за сплетен. Я был предупрежден об этом через Люси Керибен, которая устроилась модисткой на буль-варе Монконтур. Она знала огромное количество людей. У нее много сплетничали. Она прино-сила мне очень мерзкие сплетни. До такой степени отвратительные, что могли исходить только от Мирей… Я не ошибался… Ясно, откровенная клевета… Говорили о том, что я устраиваю пьяные оргии с клиентами из квартала. В общем, кошмар… Люси Керибен втайне была доволь-на, что я немного подмочил свою репутацию… Она была завистлива. Итак, я жду Мирей, я притаился в тупике Вивиан, она обязательно там пройдет. Я не со-брал еще достаточно денег, чтобы позволить себе быть писателем… Я мог впасть в нищету. Мои дела были плохи. Я вижу, как она идет… подходит. Я отпускаю ей такой пинок под зад, что она слетает с тротуара. Она сразу же поняла меня, но это не заставило ее говорить. Она просто хоте-ла увидеть свою тетку. Она не хотела сознаваться, падаль. Ни в чем. Больше всего меня волновало, зачем распространяются небылицы. И на следующий день я решил во всем разобраться. Грубость ничего не давала. Особенно с Мирей, она становилась только еще сволочней, ей хотелось замуж. За меня или все равно за кого. Ей уже надоели заводы. К шестнадцати годам она успела побывать на семи в Западном пригороде. |
