Он сидел на обочине и уныло, безнадежно просил милостыню. Ему почти не подавали. И не потому, что жители Пайрогии такие уж бессердечные скоты, вовсе нет! Большинство из них попросту не замечало крохотного старичка в серых штанах и серенькой рваной рубахе, с плоской шляпой, привязанной к голове веревочкой, и с погасшей тонкой трубкой в редких желтых зубах. Казалось, этот человечек слился с мостовой.
Форез обратил на него внимание потому, что споткнулся о его ноги. Выругавшись, лорд-неудачник наклонился и вдруг встретился взглядам с пристальным взором очень узких раскосых глаз. В первое мгновение Форез испугался: кхитаец показался ему каким-то демоном, порождением тумана и болезненного воображения. Затем «демон» заговорил.
— Ты опрокинул моя чашка, — сообщил он. — Ты рассыпал моя деньга.
Форез действительно вывалил на мостовую те три или четыре медяка, что лежали на донышке плоской чашечки, стоявшей у ног нищего. Он поддал ногой по чашке, и она разбилась.
— Ты разбил моя чашка, — бесстрастно сказал кхитаец.
— Ну и плевать! — объявил Форез.
Он вознамерился было идти дальше, но крохотный нищий подпрыгнул, вскочил на ноги и вдруг оказался прямо перед Форезом, загораживая ему дорогу.
— Ты уходишь от моя, — сказал он. — Так не годится.
Форез попытался отшвырнуть его, но не тут то было. Старичок словно прирос к мостовой. Он показался обнищавшему лорду чугунным, так он был тяжел.
— Что тебе надо? — сдался Форез.
— Я хочу деньги, — сказал нищий.
Форез подбоченился, запрокинул голову и oглушительно расхохотался. Его безрадостный смех прозвучал глухо. Были уже сумерки, и туман быстро сгущался на улицах города. Даже эхо, казалось, оглохло здесь, в узком, точно ущелье, переулке.
— Что тут смешная? — осведомился нищий
— Смешная тут то, что у меня самого нет денег, — ответил Форез. — Позволь мне идти своей дорогой.
— Нет, так не годится, — кхитаец покачал головой. — Почему у такая важная лорд нет деньга?
— Потому что дядя Эмбриако выгнал важная лорд из дома, а родители этого важная лорд — жалкие неудачники и пьяницы, и я надеюсь, что теперь, когда они умерли, все демоны преисподней терзают их плоть своими гнилыми зубами! — взорвался Форез.
— Так не годится, — сказал кхитаец. — Нельзя так говорить о родители. Родители надо почитать. Умершие надо почитать.
— Если бы они оставили мне приличное наследство, я почитал бы их от всей души, — заверил Форез своего странного собеседника.
Тот качал головой, точно заведенный.
— Нет, нет. Такие, как ты, никого не почитать. Даже если бы было наследство.
— В любом случае, его нет, так что и говорить не о чем.
— Всегда есть о чем, — сказал кхитаец. — Расскажи мне о дядюшке.
И Форез, сам не зная, почему это делает, привел нищего старика-кхитайца в свой нищий дом, усадил там на единственный стул, а сам устроился на полу. Хотя, если подумать, умнее было бы сделать все наоборот: кхитайца, привыкшего сидеть на циновках, следовало бы разместить на полу, а самому сесть на стул.
Но Форез хотел быть гостеприимным, и кхитаец оценил это. Он стоически сидел, выпрямившись на стуле, хотя к концу разговора у него страшно разболелась спина.
А разговор получился весьма примечательный.
— Для начала расскажи, кто ты такой, — потребовал Форез. — А то ты все обо мне знаешь, а я о тебе — только самую малость.
Кхитаец прищурился, хотя поначалу казалось, что его глаза не смогут сузиться еще больше. |