— Да.

— Много? — как и все адвокаты, Майрон Грин отличался дотошностью.

— Не знаю. Что-то около шести сотен.

— Так много?

— Да. Не хочешь ли составить нам компанию?

Майрон Грин двинулся к двери, к детям, жене, дому в Дариэне, дачному коттеджу в Кеннебанкпорте, койторе на Мэдисон-авеню.

— Пожалуй, что нет. Во всяком случае, не сегодня. Мне давно пора уходить. Вы играете постоянно?

— Более-менее. Нас человек пятнадцать, но одновременно могут собраться лишь пять-шесть. Так что состав постоянно меняется. Пойдем, я представлю тебя.

— Мне кажется…

— Пойдем, пойдем.

Ранее он встречался со всеми. С Генри Найтом, исполнявшим главную роль в пьесе, которая шла уже четырнадцать недель, несмотря на безразличие, если не сказать враждебность, критики. Сорокадвухлетний Найт, занятый еще и в дневном спектакле, соглашался с критиками и рассматривал еженедельный чек, как подарок судьбы. Деньги он тратил так же быстро, как и получал, покер аккурат принадлежал к таким способам расходования наличных, причем не сопровождался неприятными последствиями вроде похмелья. Найт проигрывал примерно две сотни долларов, когда Майрон Грин похвалил пьесу, в которой он играл главную роль.

— Чтобы создать этот удивительный шматок дерьма, потребовались усилия множества талантливых людей, — отреагировал Найт.

Встречался Майрон Грин и с Джонни Паризи, недавно условно освобожденным из Синг-Синга, где отбывал наказание за непреднамеренное убийство. Срок он получил небольшой, потому что основную работу выполнили братья Дуччи, а он, по собственным словам, был на подхвате. В молодости Паризи играл в баскетбол и даже выступал за сборную какого-то маленького колледжа в Пенсильвании. И в тридцать пять лет он сохранил стройную фигуру и, разумеется, рост шесть футов плюс пять дюймов. Из его рта постоянно торчал длинный янтарный мундштук, даже когда он не курил, и говорил он, не разжимая зубов, столь невнятно, что мне приходилось часто его переспрашивать. Он проигрывал четыре сотни, добрая часть которых перекочевала к мужчине, сидевшему слева от него и имевшему полное право арестовать Паризи за нарушение положений условного освобождения. Я имею в виду лейтенанта Кеннета Огдена из полиции нравов, которого иногда называли Огден-картежник. Никто не задавался вопросом, откуда у Ощена деньги, чтобы играть по нашим ставкам, хотя некоторые утверждали, что зелененькие водятся у его жены. Если последнее соответствовало действительности, то Огден обходился этой даме в кругленькую сумму. Лет пятидесяти с небольшим, Огден выглядел старше, а одевался лучше, чем Найт или Паризи, считавшиеся щеголями в соответствующих кругах. Паризи пробормотал что-то непонятное, когда я представил Грина. Ощен буркнул: Привет, продолжая тасовать карты.

Последним я представил Майрону Грину человека в комбинезоне из легкой джинсовой ткани, футболке с надписью «Харчевня «Синяя птица Кеглерса» и белых грязных кроссовках. Звали его Парк Тайлер Уиздом Третий, и он не ударял пальцем о палец, чтобы заработать себе на кусок хлеба, потому что бабушка оставила ему семь миллионов долларов, процентами с которых он мог пользоваться по достижении двадцати двух лет. Инсща Уиздом принимал участие в том или ином марше протеста, а однажды его замели за, как он утверждал, сожжение призывной повестки. В суд, однако, дело не передали, так как прокуратуре напомнили, чта Уиздом награжден Серебряной звездой и Пурпурным сердцем за деяния, совершенные им за два года, проведенные во Вьетнаме. Роста чуть ниже среднего, с явно избыточным весом, двадцатидевятилетний Уиздом являл собой жизнерадостного толстяка, умеющего ценить хорошую шутку. Вот и теперь он весело поздоровался с Майроном Грином, хотя большую часть шестисот долларов я выиграл у него.