Изменить размер шрифта - +
Как вы понимаете, Мария — Антуанетта это так просто не оставит.

— Черт бы ее побрал! — восклицает герцог. — Похоже, эта особа поставила цель сжить меня со свету!

Я успокаиваю его. Говорю, что нужно подумать, как действовать.

— Она хочет моего ареста? — спрашивает Орлеанский.

М-да, я его хорошо напугал.

— Возможно, — говорю я, — но у Марии — Антуанетты нет доказательств. Однако это не избавляет вас от опасности. Наша королева непредсказуема.

— Вы предлагаете мне уехать? — прямо спрашивает герцог.

Он будто читает мои мысли. Нет, нельзя сразу предлагать ему отъезд, он может заподозрить неладное.

— Мсье, не знаю, что вам посоветовать, — говорю я. — Могу сказать одно, не стоит уезжать без причины. Если вы изволите покинуть Францию, сошлитесь на дипломатическую миссию. Ведь вы не хотите выглядеть в глазах друзей трусливым беглецом!

Орлеанский кивает. Он уедет, я уверен. Готов держать пари, к середине октября герцога уже не будет во Франции.

 

8 ОКТЯБРЯ, четверг

 

Я, Максимильен Робеспьер, готов к очередному заседанию. Я составил хвалебную речь, посвященную событиям 5 октября. Я выбрал удел защитника народа. Почему? Потому что именно у народа нет защитника. Защитники есть у всех: духовенства, аристократов, знатных буржуа. А обычные люди, коих большинство, остались не у дел. Нельзя этого допустить. Нет, я не занимаюсь благотворительностью, не требую отдать все нищим. Я просто защищаю интересы простых людей, занятых своим ремеслом, будь то юрист или торговец. Я с уважением отношусь к работящим людям, идущим к успеху.

Нет, я сделал этот выбор не только из желания служить народу. Буду честен перед собой. Логика тоже руководила мной. Я решил занять пустующую нишу, на которую доселе мало кто обращал внимание. Если мне удастся стать любимым народом — я победил!

Да, во мне слились прозаичное тщеславие и желание помочь людям. Хотя именно тщеславие заставляет меня бороться, именно оно велит мне выступать за народ. Я обычный самовлюбленный педант с огромными амбициями, и ничего не могу с этим поделать. Я буду счастлив, если мое тщеславие поможет Франции и ее гражданам! Франция для меня святое!

Заседание начинается. Депутат Мунье высокомерно дает мне слово.

— Выступает мсье Робертспер…

Зал хохочет. Я слышу еще несколько дополнительных вариантов моей фамилии. М-да, похоже, депутаты получают некое своеобразное удовольствие от коверканья слова Робеспьер.

Я спокойно поднимаюсь на трибуну. Шум и свистки усиливаются. Ничего, я к этому привык. Тишины я не жду. Ее не будет. Глупо ждать милости от этих самовлюбленных господ. Ничего, игра только началась. Я начинаю речь:

— Народ, вот закон невидимый и священный для всех.

Меня не слушают. Меня нарочно не слушают.

— Хватит гимнов! Надоел! — кричат мне.

Я игнорирую эти крики, шум свистки, топанье ног. Внешне я невозмутим и непроницаем. Я продолжаю говорить, но из–за гама я сам не слышу своих слов. Мунье ехидно улыбается. Пусть, его право.

Твердым спокойным голосом я дочитываю речь. Как я устал. Какое напряжение! Ничего, за годы юридической практики я привык побеждать волнение.

После заседания я еду к Светик. Мы договорились с Камиллом встретиться у нее.

Уже полдень. Как ни странно, Камилл явился. М-да, это далось ему с большим трудом. Еще бы, приемы Мирабо славятся своим жаром! На лице Камилла явственно видны признаки тяжкого похмелья. Как вижу, желание доказать невиновность Мирабо помогло ему пересилить тяготы последствий оргии.

— Что случилось? — спрашивает он нас. — Почему вы такие мрачные!

— Мы получили записку от мадам Морьес, — говорю я.

Быстрый переход