Видела Вениамина раньше? Это странно. Когда они ехали в дом, Вениамин сказал, что они подключились только после смерти его хозяйки.

– И все-таки она могла по ошибке его принять?

– Ошибаются даже великие хирурги, – ответила медсестра, поправляя очки.

– А суицидальных настроений у нее вы не замечали?

– Ольга Иосифовна держала с персоналом дистанцию.

– А кто знал о ее болезни сердца?

– Из домашних только я. Ольга Иосифовна была аристократкой, она не искала утешения или сочувствия.

– А филиппинка могла по ошибке накапать ей лекарство в стакан?

– Исключено. Она не прикасается к медика- ментам.

– А Алевтина? Я так понял, что Ольга Иосифовна иногда брала ее с собой в спальню поболтать.

Медсестра вспыхнула, но она была здоровым социальным животным и умела держать спонтанные реакции под контролем.

– Каждый час вдали от отца-алкоголика приближал Алевтину к здоровой жизни. Бедная забитая девочка. Он ее доводит каждый день, а она без матери, ей некуда деваться.

– А почему она не уедет куда-нибудь учиться?

– Аля считает дни до совершеннолетия. Если не часы. Она на все готова. Может быть, даже пойдет учиться на санитарку. По крайней мере, я научила ее всему, чему могла. Следить за садом она точно может.

– Вы обращали внимание на роспись потолка?

– Знаю только, что она очень дорогая. Мы выезжали из дома, когда его красили.

– А сюжет?

– Что сюжет?

– Вас не смущают некоторые фривольности?

– Я медик.

– Извините. Понимаю, что вопрос покажется вам странным. Но… что на ней изображено? Ольга наверняка рассказывала.

Медсестра задумалась.

– Она часто повторяла, во сколько обошелся каждый расписанный квадратный метр, но я не вспомню точную цифру. Что она могла бы купить что-нибудь из бриллиантов… Мой Бубосарский… – Медсестра погрузилась в воспоминания еще глубже и повторила, видимо, подражая интонации Ольги: – «Мой Бубосарский! Такого ни у кого нет! Кто еще может так!»

Смородина тем временем взял одно из лекарств, которые нужно было принимать по протоколу. Его он очень хорошо знал.

– А почему флакон открыт?

– Ольга Иосифовна хотела, чтобы я открывала все, что она будет принимать. Ей иногда было трудно отвинтить крышку или отрезать кончик.

– То есть все вот это, – Смородина обвел часть лекарств рукой, – открыто. Но это, простите, не очень хорошо.

– Нет-нет, – медсестра улыбнулась, – я следила. Все было по правилам. Он был открыт в тот день, когда она должна была его принять. Теперь нет необходимости следить за режимом.

Дверь в комнату приоткрылась, и в щель просунулась белобрысая голова. Из-за длинной челки не было видно глаз. Медсестра повернулась. Ее голос потеплел.

– Алечка, иди в мою комнату.

Алевтина исчезла. Тотчас из-за двери донесся ее крик: «Я тебя ненавижу!» Медсестра извинилась и быстро вышла в коридор. Платон Степанович вышел за ней.

Садовник, отец Али, распространяя запах перегара на весь коридор, говорил дочери:

– Я на тебя заявление напишу! Ты меня ударила!

Медсестра встала между ними:

– Идите к себе, вас не приглашали в дом.