— Одеяло в раскладушках, — сказал он и попытался встать, но ноги у него одеревенели, как и у меня, если не больше. Они его не слушались, и он буквально упал на спину.

— Я замерз, — пожаловался он.

— Я тоже.

Он огляделся и впервые осознал наше незавидное положение.

— Вставайте, — приказал он. — Надо походить. Легко сказать, но трудно сделать.

— Можем мы растопить печь? У нас осталось четыре спички, есть картонные коробки, стол, стулья, если мы сумеем разбить их.

Мы стояли друг против друга и топали ногами. Лампа печально светила в силу одной свечи.

— Но нет топора, — вздохнул Миккель. Лампа потухла.

— Простите, — сказал Миккель.

— Ничего.

Мы продолжали прыгать в полной темноте. Забавная, наверно, была картина, если бы холод не подавлял чувство юмора. Но кровь снова зашевелилась в жилах, и через полчаса мы уже так согрелись, что могли позволить себе немножко отдохнуть.

— Сейчас я найду одеяло, — пообещал Миккель и нашел. — Мы сможем оба завернуться в него?

— Должны.

На нас обоих были теплые пальто, и Миккель, когда вспомнил, куда положил, нашел шапку и перчатки, такие же теплые, как и у меня. Он поставил брезентовую раскладушку, и мы, завернувшись, будто в кокон, в одно одеяло, сидели, тесно прижавшись другу к другу, сберегая тепло. В темноте было трудно понять, о чем он думает, но время от времени по телу еще пробегала судорога, и мальчик вздрагивал.

— Я вчера уже отвез остальную постель в дом Берит. На санках.

— Жаль.

Это слово будто включило его мысли.

— Вы думаете, Арне разбился насмерть?

— Не знаю, — ответил я, но полагал, что разбился.

— Что мне будет за то, что я убил человека?

— Ничего. Вы только расскажите все, как мне. И никто даже не упрекнет вас.

— Вы уверены?

— Да.

— Я такой же негодяй, как всякий, кто убивает, — сказал он, но в этот раз в голосе не было истерии. Только взрослое признание своей вины и отчаяние. Я размышлял о том, возможно ли для мальчика его возраста за одну ночь постареть на десять лет. Ему стало бы легче, если бы он смог.

— Расскажите мне о Бобе Шермане, — попросил я и почувствовал, как он вздрогнул при этом имени.

— Я... не могу...

— Миккель, я знаю, что Боб привез из Англии для вашего отца украденные документы...

— Нет, — перебил он меня.

— А что же?

— Боб должен был передать их Арне. Я не знал, что они были для отца, когда... — Он остановился, будто испугавшись.

— Когда что?

— Я не должен вам говорить. Не могу.

Я спокойно сидел в темноте, почти дремал.

— Боб сказал вам, что привез пакет?

— Да, — неохотно ответил он. Я зевнул.

— Когда?

— Когда я встретил его в Осло. В тот вечер, когда он прилетел.

Интересно, почувствовал ли Миккель, как поразила меня эта новость?

— Где в Осло? — равнодушно спросил я.

— Он стоял возле «Гранд-отеля» с седлом и саквояжем, а я был у друга и возвращался домой. Я его увидел и подошел. Он сказал, что сейчас поедет на вокзал, а я предложил ему сначала вместе выпить кофе, и мы пошли к нам домой. Я нес его седло. — Миккель помолчал. — Мне Боб нравился. Мы были друзьями.

— Знаю, — сказал я.

— Отца не было. Обычно в это время он дома. Мать смотрела телевизор.