Без особых эмоций он сказал вдове несколько сочувственных слов, водрузил котелок на место и повернулся к нам с Мартиной:
– Доктор, сестра, мне надо взглянуть на жертву.
По дороге в операционную Валюбер спросил:
– Месье Люпон приходил в сознание?
– В полном сознании раненый не был, нет.
Мартина возразила:
– Когда я вернулась со всем необходимым для операции, доктор Ворони́н как раз нашатырем привел его в чувство и что-то у него спрашивал.
– Что вы спрашивали, доктор?
– Кто стрелял в него.
– И что он ответил?
Совершенно не в моих интересах было делиться со следствием тем, что могло послышаться мне в невнятном хрипе умиравшего.
– К сожалению, как я сказал, больной не мог говорить. Не думаю, что он понял меня.
Мартина опять нашла нужным уточнить:
– Он пытался что-то сказать, но не мог. Ему удалось выдавить из себя только что-то похожее на кашель. Как будто у него клокотало в горле. Хрр-пырр… Пыр-кхр…
Я снял с тела простыню:
– Пулевое ранение с правой стороны между шестым и седьмым ребрами. Один выстрел. Смерть от потери крови. Этот разрез сделал я, когда пытался добраться до продырявленного пулей кровеносного сосуда, но было поздно, сердце уже остановилось.
Инспектор внимательно осматривал труп. Заодно с ним и я впервые разглядел покойника. Во время операции все мое внимание сосредоточилось на попытках спасти пациента. Ив-Рене Люпон при жизни был холеным, полнеющим, но еще крепким импозантным мужчиной с пышной смоляной шевелюрой и типичной галльской внешностью – густыми бровями и тонким ртом, запавшим между большим носом и торчащим подбородком.
– Похоже, его застрелили в упор. – Инспектор вытащил увеличительное стекло, склонился над полноватой белой грудью покойного.
Действительно, кожа вокруг раны была опалена. Я указал на миску:
– Вот пуля.
Валюбер повертел ее в пальцах:
– 7,65 миллиметра.
Он вынул из кармана гильзу, сравнил ее с пулей, засунул и то и другое в карман. Поднял правую руку трупа. Рука была ухоженная, ногти аккуратно подпилены, на волосатом запястье болтались золотые часы. Косточки тыльной стороны ладони оказались расцарапаны, словно кулак с силой проехался по чему-то жесткому, вроде тротуара или каменной стены.
– Либо он ударился рукой при падении, либо с кем-то дрался.
Я указал на оставшийся под телом распахнутый смокинг:
– Он с кем-то дрался.
– Почему вы так уверены, доктор?
– Пуговицу оторвал я, когда спешил добраться до грудной клетки. Но правый лацкан уже был отодран.
– Помогите мне, пожалуйста.
Вместе мы приподняли тело, инспектор вытащил из-под покойника измазанный в крови, пробитый пулей черный шерстяной пиджак, повертел в руке наполовину оторванный и сильно мятый сатиновый лацкан.
– Действительно, пуля не порвала бы ткань по шву. Возможно, санитары случайно оторвали.
– Вряд ли санитары тащили раненого за один правый лацкан. Спросите лучше мадам Паризо, она может помнить. Похоже, что Люпон дрался с убийцей.
– В таком случае на убийце тоже могли остаться следы драки.
Инспектор снял с запястья покойного часы, вытащил из нагрудного кармана смокинга окровавленный платок, из боковых карманов выудил золотой портсигар и маленькое, туго набитое портмоне, в нем оказалась пачка крупных купюр. Валюбер раскрыл портсигар, повертел в пальцах сигарету:
– «Голуаз»… Доктор, какое отношение к этой компании имеет ваша жена?
– Почти никакого. Мы прибыли в Париж три месяца назад из Тегерана. |