На мгновение в конюшне стало совсем тихо. Даже кони замерли.

Габриэл подошел к дочери и взъерошил ей волосы:

— Мой чудесный щенок. Этот пес тебя не заслуживает. Никто из них.

— Ты бы предпочел, чтобы я тут изголодалась до полусмерти, — сказала Эни, отталкивая его руку.

— Но ты совсем не голодная, — усмехнулся Габриэл.

— Была бы, если бы подчинялась куче твоих правил, — огрызнулась Эни.

— Если бы ты подчинялась моим правилам, их было бы куда меньше.

С этими словами Габриэл нанес удар. Эни увернулась. Девчонка обладала правильной реакцией, однако он бил не со всей силой и не вложил в удар всю тяжесть своего веса. Он берег ее, словно маленькую. Для Эни отцовская забота была хуже пощечины. Считай он ее неотъемлемой частью стаи, он бы вел с ней поединок, как со всеми остальными гончими. И учил бы ее премудростям боя.

«Он бы принял меня в стаю», — чуть не плача, подумала Эни.

— Знаешь, Гейб, меня уже воротит от твоей отцовской заботы, — бросила она Габриэлу и побрела к выходу из конюшни.

Габриэлу было не проникнуть в чувства дочери. Как и в чувства очень и очень многих обитателей Темного двора. Гончие питались иными субстанциями, и потому эмоциональный мир Эни был им недоступен. Гончие не могли того, что могли все остальные, и это делало их поведение и поступки еще более жестокими. Особенность, выгодная и для гончих, и для Темного двора в целом. Фэйри Темного двора питались темными эмоциями, тогда как гончим для питания требовался физический контакт. Стая нагоняла страх и ужас, насыщавшие двор, а двор давал столь нужные гончим контакты. Эни была исключением из правил: она питалась тем и другим.

И собственная «исключительность» ее вовсе не радовала.

— Эни! — окликнул ее Габриэл.

Она не остановилась. Не хватало только, чтобы он увидел слезы, готовые вот-вот хлынуть из глаз.

«Одно из доказательств моей слабости», — хмуро подумала она и махнула рукой через плечо.

— Я все поняла, папочка. Я мешаю вашей стае.

— Эни!

Она была уже у двери. Слезы текли по ее щекам, но девушка не оборачивалась.

— Обещай мне соблюдать правила, и тогда я, пожалуй, разрешу тебе взять на вечер коня Челы.

В его голосе ощущалась надежда, которую Габриэл не решался высказать вслух.

— Конечно, если Чела согласится.

Эни резко обернулась.

— Правда? — улыбаясь, спросила она.

— Да.

Габриэл не шагнул к ней и удержался от комментариев по поводу мокрых от слез щек.

— Как видишь, не такой уж я плохой отец, — потеплевшим голосом добавил он.

— Возможно.

— Просто мне не хочется думать, что ты… готова шею себе свернуть, только бы добиться своего.

Габриэл сложил брошенную гончим тряпку, глядя больше на кусок ткани, чем на дочь.

— Айриэл говорил, что ты неплохо осваиваешься. Я у него спрашивал. Проверим.

— Знаю, — коротко ответила Эни.

Она мотнула головой, убирая волосы со лба, и попыталась думать связно и разумно. Самое скверное — ей было известно обо всех отцовских шагах, предпринятых в отношении ее. О том, что он доверяет Айриэлу, Челе, свой стае. Он ведь никогда сам не растил дочь. Несколько последних месяцев, прожитых ею здесь, — вот и весь его родительский опыт. Но ведь и она никогда ранее не ощущала голод, испытываемый только членами стаи. Ощущение это было для нее совсем новым.

Чела согласилась. Правда, Эни сначала пришлось выслушать еще одну порцию нудных правил, сводившихся к нехитрой истине: «Держись поближе к Габриэлу и слушай, что он говорит».