13

— Ну вот, теперь тебе ничего не нужно бояться, — сказал я Кларе, пересказав ей в Далматском винном погребке свой разговор с пани Затурецкой.

— А мне и так нечего было бояться, — ответила Клара с удивившей меня самоуверенностью.

— Как это «нечего было»? Если бы не ты, я бы вообще не встречался с пани Затурецкой!

— То, что ты встретился с ней, хорошо, ведь ты их достаточно помучил. Доктор Калоусек сказал, что интеллигентному человеку трудно это понять.

— Ты виделась с Калоусеком?

— Виделась, — сказала Клара.

— И ты ему все рассказала?

— Ну и что? Разве это тайна? Теперь я хорошо знаю, что ты собой представляешь.

— Ну-ну!

— Сказать тебе, кто ты?

— Пожалуйста, скажи.

— Типичный циник.

— Это тебе Калоусек сказал?

— Почему Калоусек? Думаешь, я не могу сообразить это сама? Ты что, думаешь, я не способна тебя раскусить? Ты любишь водить людей за нос. Пану Затурецкому обещал отзыв…

— Я не обещал ему отзыва!

— Все равно. А мне обещал место. От пана Затурецкого ты отделался, все свалив на меня, от меня — все свалив на пана Затурецкого. Но знай, это место я получу.

— Калоусек устроит? — попытался я съязвить.

— Не ты же! Ты и понятия не имеешь, как плохи твои дела.

— А ты имеешь?

— Имею. Этот конкурс ты не пройдешь и рад будешь радехонек, если тебя примут на работу в какую-нибудь захолустную галерею. Но ты должен понять, что все получилось только по твоей вине. И, если позволишь, дам тебе совет: постарайся быть всегда честным и никогда не ври, потому что вруна не станет уважать ни одна женщина.

Она встала, подала мне (очевидно, в последний раз) руку, повернулась и ушла.

И лишь минуту спустя до меня дошло (несмотря на леденящую тишину, обступившую меня), что моя история отнюдь не трагического, а скорее комического свойства.

В какой-то мере это утешило меня.

ЗОЛОТОЕ ЯБЛОКО ВЕЧНОГО ЖЕЛАНИЯ

…не знают они, что их влечет охота, а вовсе не добыча.

МАРТИН

Мартин умеет то, чего не умею я: остановить любую женщину на любой улице. Должен признаться: за то долгое время, что я знаком с Мартином, я немало пользовался этим его даром, ибо люблю женщин ничуть не меньше, чем он, хотя мне и далеко до его сногсшибательной дерзости. С другой стороны, случалось, что Мартин здорово плошал, когда так называемый захват женщины становился для него лишь проявлением самодовлеющей виртуозности, чем он частенько и ограничивался. Поэтому не без определенной горечи он говаривал, что подобен нападающему, который из любви к искусству пасует отдельные мячи своему партнеру, забивающему затем дешевые голы и стяжающему дешевую славу.

В этот понедельник, дожидаясь его днем в кафе на Вацлавской площади, я разглядывал толстенную немецкую книгу по этрусской культуре. Университетская библиотека несколько месяцев хлопотала о том, чтобы мне на время прислали ее из Германии, и когда я наконец получил сию бесценную книгу, то, как реликвию, не выпускал из рук и даже рад был, что Мартин запаздывает и я могу, сидя за столиком, спокойно полистать ее.

Стоит мне подумать о древней античной культуре, как меня пронизывает грусть. Кроме прочего, возможно, она навеяна печальной завистью к уныло-сладкой неспешности тогдашней истории; эпоха старой египетской культуры насчитывала несколько тысячелетий; эпоха греческой античности — почти целое тысячелетие. В этом смысле жизнь отдельного человека схожа с историей человечества: поначалу она погружена в вязкую неспешность и только потом понемногу, но с течением времени все заметнее, ускоряется.