— А с этой психологией что прикажешь делать? — положил руки на стол Дмитрий Сергеевич. Восхищение в его глазах сменилось жестким сарказмом.

Александр Васильевич криво усмехнулся. Долгая служба в особом департаменте полиции научила его не удивляться мгновенной перемене начальственного настроения. Впрочем, уже все равно. Единственная возможность если не предотвратить надвигающийся бунт, то, по крайней мере, направить его в цивилизованное, не кровавое русло, уничтожена безвозвратно. Вчера, осознав это в полной мере, статский советник ужаснулся. А ведь год назад и сам верил, что начавшееся брожение можно остановить. Казалось, надо-то всего — ликвидировать зачинщиков и лишить революционное движение финансовой опоры. Задача сложная, но все же ясная, а потому выполнимая.

Ненашев глубоко вздохнул, встал, подошел к окну и потянулся. Ему хотелось крикнуть Сипягину в лицо, что идея взять подмышку бомбу и пойти с ней к государю императору у этих студентов возникла не вчера. Что обещанную свободу рано или поздно потребуют. Что народ не чиновник — одной бумажкой не удовлетворится. Что, обещав ему волю, — надо было дать!.. Разговор со Смирновым все не шел из головы. Вряд ли его вообще когда-нибудь удастся забыть.

Александр Васильевич сухо попрощался.

— Это уж забота не моя, Дмитрий Сергеевич. Надеюсь, еще свидимся.

Ненашев хотел выбраться из города до того, как начнут прибывать гости на коронацию. Не любил толпы. Мог бы уехать сегодня же, если бы не одно досадное дело, от которого Александру Васильевичу, при всей его ловкости, не удалось отвертеться.

II

Евлампий Григорьевич Тычинский, по всеобщему мнению, родился с серебряной ложкой во рту. Достались ему красавица-жена, из сестер Медведевых, а через нее домик на окраине Замоскворечья с вишневым садом. Но и на том везение его не кончилось. Выиграл он пять тысяч по старым николаевским облигациям и весьма рачительно ими распорядился. Вступил в «Чайный дом на паях», рассудив, что чай да водку пить не перестанут, хоть война, хоть потоп, хоть, прости Господи, революция. Лучше бы, конечно, было водочный пай брать, да не предложили. Ну, и чай, тоже изрядно. В год не меньше тридцати процентов! Однако и эта фортуна была не последней. Умерла у Евлампия Григорьевича вдовствующая тетка. А муж этой тетки при жизни был страстным лошадником и на последние семейные средства приобрел перед самой своей смертью жеребенка. Умирая, жену заставил на иконе клясться, что она жеребенку этому обеспечит уход и выезд. Старушка до самой смерти причитала, что под страхом Божьим кусок от себя отрывает, в рубище ходит, а на коне сбруя чуть не царская, в кормушке чистый овес и берейтор при «живоглоте» наилучший в уезде.