— За Ростиславом смотрели крепко, что успеть, случись нападение, в Городце запереться и тебя упредить, великий князь. Но более всего приходилось отряжать воев за припасами. Не хотели смерды по доброй воле хлеб и сено давать — все у них забирали, подчистую. С вилами кидались. Кричали: «Все равно зимой подыхать!», — сотник облизал губы. — Ты велел припаса на большое войско заготовить. Не наши земли, княже!
«В наших тоже кидаются! Что из того, что смердов обобрали? Где теперь эти припасы?» — горько подумал Святослав, но вслух сказал другое:
— Понимал, что может загореться?
— Понимал…
— Что сделал?
— Отобрали у всех жильцов кресала, лучины, светцы, все дрова из Городца вывезли, чтоб в печах не палили. Ночевали жильцы в посаде, в городе оставалась только сторожа.
— Она и подожгла!
— Не могла! — Жегало снова облизал губы. — У нее тоже кресала отбирали, а тех, кто в ту ночь стоял, много лет знаю. Трое сгорели, десять обожглись…Головой за них ручаюсь!
«Головой и ответишь!» — хотел сказать Святослав, но вовремя остановился. Княжье слово не воробей, вылетит — думай потом, как поправить. Казнить сотника успеется, надо разобраться. Жегало, видно, этого тоже желал. Сотнику хотелось что-то сказать: крутился, пыжился, ожидая вопроса. Но Святослав не спешил. Пусть помучится, половецкая кровь!
— Жегало знает, кто Городец спалил! — пришел на выручку сотнику тысяцкий Горыня.
— Кто?
— Ростиславовичи!
— Это я и без тебя ведаю! — усмехнулся князь. — Всяк знает, кому Городец спалить свербело. Поведай, как смогли?
— Жар на сено сбросили! — торопливо выпалил Жегало. — Сверху…
— На птице прилетели?
— На смоке…
Святослав хотел выругаться, но удержался. Не те года, чтоб лаяться срамными словами. Половецкий выблядок задумал морочить голову. Казнь будет жестокой…
— Какой смок? О трех головах, пышущих пламенем? Значит, прилетел и спалил?..
Жегало, уловив издевку в голосе князя, понурился.
— Что молчишь?
— Одна у него голова… — тихо сказал сотник.
— Сам видел?
— Рында поведала…
— Что за Рында?
— Блаженная… В лесу живет. Как Городец сгорел, прибежала и хвалилась, что смока видела. А с ним двое были: отрок и вой при мече. Не наши…
— Блаженная… — князь колебался, решая, разразиться ему гневом и отдать спокойный приказ. Но снова вмешался Горыня.
— Кажи князю, что принес!
Жегало достал из сумки черный, закопченный горлач и протянул Святославу. Князь медлил, брезгуя взять грязную посудину, Горыня подскочил, схватил сам.
— Гляди, княже! На пепелище нашли. В таких горлачах хозяйки угли носят из дома в дом — печь разжигать. Но в тех гончар дырки делает, чтоб угли не гасли. В этом ножом сверлили. Не знали Ростиславовичи, что сено в Городце, прилетели, разведали, быстро подготовили горлачи, а затем сверху бросили. Один вой на забрале видел, как по небу летело нечто большое и черное, потом огоньки вниз посыпались…
— Ты веришь в смоков, тысяцкий?
— Дед мой их видел!
— Мой тоже много чего видел, — усмехнулся Святослав. — Рассказывал мне сказки на ночь. Мне не пять лет, Горыня, шестьдесят! Я вам сам скажу, как все было. Разведали Ростиславовичи, что сено в Городце, подплыли ночью на лодье, пустили через стены огненные стрелы… Никаких смоков не надо!
— Не было этого! — сердито сказал Жегало. |