Что касается до природного нрава соперников наших, то я скажу только одно: оба они охотно дразнили по улицам собак,-- это я уже сказал; но теперь поясню, что плешивый музыкант делал это, забавляясь довольно гласно, то есть залаяв мимоходом вслух на сонную собаку и испугав ее или замахиваясь на нее палкой; плешивый математик, напротив, уськал только исподтишка, заметив, что никого поблизости не было, или заглянув наперед мимоходом в калитку и удостоверившись, что людей на дворе нет, толкал тростью в ворота, а сам чинно проходил своим путем, будто и не знал о чем идет речь, когда собака бросалась с остервенением в подворотню.

Согласно с этими естественными наклонностями, Кондратий Семеныч и ходил постоянно в темном долгополом сюртуке, в высоком галстуке на костичках и сам был довольно высокого росту; Филипп Иваныч, напротив, был некогда рыжеват, а росту остался и поныне поменьше среднего, с подгибными коленями, с косолапыми, выворотными ладонями, сапогами с кисточками, синем вовсе проношенном фраке и с измятой круглой шляпой.

Как только, бывало, приятный город Козогорье осветится утренним солнцем, то музыкант наш брал в руки смычок и скрипку -- а этой мебелью у него были увешаны все стены -- подходил к открытому окну и, распустив пять пальцев по самой отчаянной аппликатуре, начинал корчить соловья. Через полторы минуты, хоть по часам проверить, являлся у своего окна, насупротив, математик и, покачивая головой, произносил, выдвинув под конец речи подбородок: "Чтоб тебе в квинту высохнуть!" Затем он поспешно закрывал окно, между тем как музыкант, уловив это самое мгновение, кричал соседу через улицу: "Чтоб тебе углом подавиться!" Этим беседа их обыкновенно оканчивалась; изредка только разговор становился несколько крупнее, но вообще Кондратий Семеныч держал себя на благородной дистанции, а потому и не считал приличным входить в дальнейшие перебранки; но на следующее утро слышалось опять то же обоюдное приветствие, так что соседи, вместо того, чтобы спросить: а что, есть ли седьмой час?--спрашивали вместо того: а что, бранились плешивые или нет еще?

И домочадцы их жили точно в таком же ладу. У Филиппа Иваныча была в доме работница, которая стряпала, хозяйничала, дворничала, носила воду и получала за это по полтине серебра в месяц; у Кондратия Семеныча, напротив, хозяйство устроено было на более тонком основании: он пустил к себе жильцов, сделавшись сам их нахлебником и обязав бабу отправлять вышереченные обязанности в доме бесплатно и еще сверх того по разу в месяц носить продавать по домам детские игрушки, на выделку которых он был большой искусник. Когда же приходил праздник или ожидалось в Козогорье губернское начальство и кто-нибудь из членов почтенного семейства полицейского хожалого, городового, рассыльного и базарного обходил по дворам со строгим оповещением подмести улицу, то каждый раз случалось вот что: лукавый Кондратий Семеныч выжидал исподтишка -- и к этому уже приметалась хозяйка и дворничиха его -- выжидал, говорю, чтобы работница Филиппа Ивановича вышла первая с метлой на улицу и подмела чистенько свою половину, перекидав при этом все кости, камни и битые кирпичи на сторону математика; тогда только выходила со двора его толстая бабища, с метлою в руках, начинала разметать свою половину улицы и перекидывала могучею рукою все кости, кирпичи и каменья на ту половину, присоединив к этому еще, в виде роста за услугу, пару отопков или что-нибудь в этом роде.