Шаги гремят, как удары похоронного барабана, настойчивые и тяжелые. Люди уже мечтают оказаться в безопасности буксира и устремиться к берегу.

Они выходят на кухню. Двенадцать футов в ширину, в центре торчит огромная труба. На стене висят три шкафчика, где аккуратно расставлены банки с консервами: запеченная фасоль, конские бобы, рис, супы, бульонные кубики «Оксо», свинина с кашей, отварная солонина, маринованные овощи. На столешнице лежит запечатанная упаковка сарделек в вакууме — словно материал для исследования в лаборатории. Перед окном раковина — красный кран для дождевой воды, серебристый для пресной, и сбоку сушится тазик для умывания. Между внутренней и внешней стенами, на полках, которые хранители используют в качестве кухонного шкафа, лежит засохшая луковица. Над раковиной висит застекленный шкафчик, где лежат предметы туалета: мужчины находят там зубные щетки, расчески, бутылки «Олд Спайс» и «Табака». Рядом — буфет со столовыми приборами, тарелками и чашками, все разложено и расставлено с предсказуемой аккуратностью. Часы на стене остановились в восемь сорок пять.

— Что это? — говорит мужчина с усами.

Накрытый стол. Для двоих человек, не троих: нож, вилка и тарелка для каждого. Тюбик горчицы, чистая пепельница. Пластиковая столешница в форме полумесяца плотно охватывает трубу, перед ней — скамейка и два стула, один забрызган пеной, а второй стоит под таким углом, как будто сидящий на нем человек резко вскочил.

Человек с прикрытой волосами лысиной проверяет, не греется ли что-то на плите «Рейберн», но она холодная и пустая. Через окно они слышат шум моря, вздыхающего у скал внизу.

— Ничего не понимаю, — говорит он, и это скорее не ответ, а признание полнейшего непонимания и испуга.

Мужчины смотрят на потолок.

На маяке негде прятаться, вот в чем дело. В каждой комнате можно сделать два широких шага от трубы в одном направлении и два в противоположном.

Они идут в спальню. Три койки изгибаются вдоль стен, занавеска перед каждой отодвинута. Постель тщательно убрана, простыни натянуты, подушки и бежевые одеяла колючие на ощупь. Над ними две кровати поменьше для гостей и лестница, чтобы забраться на них. Под лестницей место для хранения с задернутой занавеской. Лысый мужчина, затаив дыхание, отодвигает ее, но обнаруживает только кожаную куртку и две рубашки.

Семь этажей и сто футов над уровнем моря. В гостиной телевизор и три старых кресла марки «Эркол». На полу рядом с самым большим, которое, по их предположению, принадлежит главному смотрителю, стоит чашка с остатками холодного чаю. Рядом с трубой наверх поднимается дымоход. Может быть, главный смотритель сейчас к ним спустится, он наверху в световой камере, чистит стекла. Еще двое тоже там, они на смотровой площадке. Извините, они ничего не слышали.

Часы здесь показывают то же время. Без пятнадцати девять.

Двойные двери ведут в смотровую комнату на восьмом этаже. Возможно, тела найдутся здесь и закрытая дверь не дала запаху распространиться. Но они уже не удивляются тому, что здесь пусто. Почти вся башня пройдена. Осталась только световая камера. Девять этажей изучено, девять этажей пустуют. И вот они поднимаются на самый верх, и там она — лампа «Девы», огромный газовый фонарь в окружении стекол, хрупких, словно крылья бабочки.

— Вот и все. Их нет.

На горизонте собираются перистые облака. Ветер свежеет, меняет направление и хлещет по прыгающим волнам. Как будто смотрителей никогда и не было. Или же они забрались на самый верх и просто улетели.

II.