Самозванец

1

Сверкая панцирем, но еще более улыбкой, прискакал Жак Маржерет – командир передового охранения.

– Путь безопасен, государь! Москва в ожидании вашего величества!

Что-то озорное, что-то дурашливое мелькнуло в лице Дмитрия. Чуть склонил голову, прикусил губу и, оглаживая крутую драконью шею коня, шепнул ему на ухо:

– А ведь доехали!

Конь задрожал, по тонкой коже, как по воде, побежала зыбь, да и сам Дмитрий покрылся мурашками с головы до пят – то нежданно ударили колокола надвратных башен. Звон перекинулся на окрестные колокольни. И шествие, оседлав эту тугую, нарастающую волну, потекло под рокочущими небесами в пучину ликующего града.

Испуг прошел, но дрожь не унялась.

Золотые кресты частых куполов обступали со всех сторон и смыкались за спиной в крестную стену. В сиянии крестов была такая русская, такая прямодушная серьезность, что знай он, как они могут стоять в небе, московские кресты, – отступился бы от своего…

– Вернулось солнце правды! – взыгрывали басами заранее наученные дьяконы, друг перед дружкою похваляясь громогласием и громоподобием.

– Будь здрав, государюшко! – вопил с крыш и колоколен веселящийся народ.

– Дай тебе Бог здоровья! – приветствовали женщины с обочин дороги, все как одна лебедушки: крутогрудые, щеки пунцовые, глаза, с закрашенными ради великого праздника веками, – черным-черны.

Дмитрий сначала пытался отвечать:

– Дай Бог и вам здоровья!

Но где же одолеть тысячегорлую радость и литое многопудье колоколов. Он только изображал, что отвечает, шевелил губами, не произнося ни единого слова.

Было 20 июня, жара еще не поспела, тепло стояло ровное, доброе. Облака, как разлетевшийся одуванчик, солнца не застили, а только указывали, какое оно высокое и синее, русское небо.

Государь Дмитрий Иоаннович миновал живой мост перед Москворецкими воротами и уж на площадь вступил, как сорвалась с земли буря. Вихрь взметнулся до неба и, пойдя на Дмитрия, на его войско, толкал их прочь. Кони стали. Дмитрий Иоаннович, не перенеся пыли, отвернулся от русских святынь и, попятив коня, укрылся за железными спинами польской конницы.

– Помилуй нас Бог! – перепугались люди: знамение было недоброе. – Помилуй нас Бог!

Ветер дул какое-то мгновение, погода тотчас утихомирилась, порядок процессии восстановился, и к Лобному месту Дмитрий Иоаннович подъехал впереди шествия. Здесь его ожидало духовенство с иконами, с крестами. Раздались возгласы благословения, а он все еще не сходил с коня. Конь дергал узду, перебирал ногами и, пританцовывая, относил всадника в сторону – не нравился запах ладана.

Наконец Дмитрий Иоаннович соблаговолил спешиться, кинув поводья Маржерету. Поднялся на Лобное место, стряхнул с одежды пыль, отер ожерелье, камешек за камешком, и только потом чмокнул, не глядя куда, икону, с которой на него надвинулись иерархи. Тотчас отпрянул – кто их там знает? – торопливо вернулся к коню. Опамятовался, прошел мимо, ближе к собору Василия Блаженного, к толпе народа, теснимого строгой охраной. Скинул шапку, принялся креститься, кланяясь храму, людям, Кремлю, плача и восклицая:

– Господи! Слава тебе, Господи, что сподобил зреть вечные стены, добрый мой народ, милую Родину!

Люди, смутившиеся бурей и уже подметившие – благословение не умеючи принял, икону не в край поцеловал, а в сам образ, шапку не снял! – теперь, радуясь слезам царя, простили его оплошности (от такой радости грех головы не потерять!), плакали навзрыд, соединясь сердцем с гонимым и вознесенным, кем же, как не Господом Богом!

Царь двинулся в Кремль.