– Это я поставила его в такую ситуацию? – спросила она. – Поскольку совесть не позволяла мне принять его предложение, я, таким образом, просто принудила его к этому? – Она указала рукой в сторону озера.

– Нет, – сказал Дэвид. – Я себя тоже осуждаю, Ребекка. Тогда в доме я позволил себе обнять тебя и чуть ли не поцеловать. И он увидел нас. После того как Джулиан спас Чарльза, я обнял сына и тебя. Он, должно быть, видел нас. Я не обернулся немедленно, как должен был сделать, чтобы помочь ему выбраться из воды. Я решил, что он вне опасности. Но в этом нет ни твоей, ни моей вины.

– Ну а чья же вина тогда? – спросила она.

– Я думаю, что это был своеобразный подарок, – спокойно ответил Дэвид. Он тяжело вздохнул, словно собирался разъяснить смысл сказанного. Но его слова не нуждались в разъяснении. Он больше ничего не стал добавлять.

– Значит, он считал, что мы хотели его смерти? – спросила Ребекка. – Но разве мы действительно этого хотели? Знал ли он, сколько раз я думала, что было бы значительно лучше, если бы он не вернулся домой?

– А сколько раз думал об этом я! – подхватил Дэвид.

– Дэвид, – сказала она, – я любила его, моего милого мальчика. Он всегда был моей любовью.

– Я тоже любил его, – заметил он. – Он был мне другом и братом.

– И мы обязаны ему за жизнь Чарльза, – сказала Ребекка.

– Да.

– Меня обычно раздражало, что он не проявлял интереса к Чарльзу, – сказала она. – Ведь Джулиан говорил о нем только «этот ребенок». Но он отдал за него свою жизнь.

– Да, – сказал Дэвид. – И за нас.

Ребекка не находила себе места. Ее переполняло так много противоречивых эмоций. Ей мешало то, что она больше не знала, кого именно любит. Она перестала понимать, что такое любовь. Вполне возможно, это потому, что она никогда даже не подозревала, что любовь может быть там многогранна.

Ребекка любила и Джулиана, и Дэвида. Их обоих она воспринимала и как возлюбленных, и как мужей. Обоих одновременно. Следует ли одну любовь считать любовью истинной, а другую – воображаемой? Могли ли они обе быть реальными?

Мрачность, черным траурным крепом окутавшая Ребекку с минувшей недели, похоже, вдруг спала с нее. Она не вынудила Джулиана на этот поступок. Она не изменила ему. Любовь к нему никогда ее не покидала,

По своей собственной доброй воле он вручил ей драгоценный, воистину драгоценный дар. Даже два дара. Первым был ее спасенный сын, а вторым – ее свобода. Может быть, не два дара, а три. Он оставил ей драгоценную память о себе. Ей оставалось лишь надеяться… Надеяться только…

– Ты думаешь, он знал, что я по-прежнему люблю его? – спросила она.

– Да, – ответил Дэвид. – Он знал. И знал также, что папа и я любим его.

– И, следовательно, он это совершил не под влиянием горечи или отчаяния?

– Нет, – сказал Дэвид. – На это его толкнула любовь. Он говорил правду, Ребекка, утверждая, что ни одна из тех других женщин ничего не значила для него. У него была слабость, с которой он был не в силах справиться. Но он действительно любил тебя. Ты была единственной женщиной, которая что-то значила для него. Джулиан боготворил тебя.

– Да, – сказала Ребекка. – «Он умер ради меня», – подумала она. Но не стала произносить это вслух. – Итак, он в конце концов погиб как герой?

– Да.

Некоторое время они молча сидели рядом. Но их молчание не было вызвано горечью и печалью. Оно было умиротворенным. Ребекка почувствовала, что она способна посмотреть на то место, где утонул Джулиан, и где она на берегу плакала над его телом. Она сейчас испытывала лишь глубокую любовь, а не ту выворачивающую душу боль, терзавшую ее целую неделю.