– Что? Ты за кого меня, сука, принимаешь? – возмутился Касьянов.

– Ну, ну, сержант! Поаккуратней в выражениях! Не забывай, где находишься.

– Я не забываю, но стрелять в своего не буду!

– И умрешь, так же медленно и мучительно, как скоро и он.

Раненый Соболев, находящийся в это время в сознании, с большим трудом прошептал:

– Игорь... не дури... мне все одно... конец. Не могу больше... терпеть эту боль... кончи меня... как друга прошу... ты не представляешь... какой огонь внутри... Стреляй! И мне поможешь... и сам...

И потерял сознание.

Русский тут же приказал:

– Исмаил! Воды, живо!

Чечен бегом принес ведро воды, облил Соболева.

Сознание вместе с болью вновь вернулось к солдату. Он посмотрел на Касьянова полными отчаяния и нечеловеческой муки глазами, умирающими глазами:

– ...и сам живым останешься, Игорек!.. А там, глядишь, и... отомстишь!

Русский мужчина встал.

– Ну все! Разговоры отставить! Исмаил, освободи сержанту руки!

Чеченец широким острым, как бритва, тесаком одним взмахом перерубил веревки. Игорь тут же принялся разминать затекшие кисти.

Русский намного подождал, бросил ствол Касьянову:

– Держи пистолет, снайпер! Выполни последнюю просьбу товарища. Потом и о тебе поговорим. Нам есть что обсудить.

Касьянов взял пистолет.

Затекшая рука еще плохо слушалась, но выстрелить сержант уже мог. И он выстрелил, переведя ствол на русского.

Тот как ни в чем не бывало остался стоять на месте, хищно скалясь:

– А ты молодец, сержант! Честное слово, если бы ты этого не сделал, я разочаровался бы в тебе. Но ты молодец, держишь марку до конца! Только вот не подумал, разве стал бы я давать тебе боевой ствол? Патрон был холостым! Мог бы и просчитать этот маневр. Жалко, да, что не завалил меня, признайся?

– Пошел ты!

Касьянов бросил к ногам мужчины пистолет. Сказал:

– Делай что хочешь, по-твоему не будет!

– Не будет, говоришь? – мужчина приблизился к Игорю. – Посмотрим! Исмаил! А ну-ка сделай нашему раненому гостю чуть больнее! Чтоб на стенку, тварь, полез!

Чеченец достал мешочек из своих широких брюк, высыпал на ладонь крупную соль, сорвал повязку с живота, швырнул горсть прямо на рану. Евгений дико закричал, изогнувшись в дугу. Боль даже не дала ему потерять сознание.

– Перестань, зверь! – в тон Соболеву крикнул Игорь.

– Это кто зверь? – взвился горец. – Я – зверь? Господин! – обратился чеченец к русскому. Разреши, я этому гаденышу член отрежу и в пасть его вонючую засуну!

– Исмаил, свалил отсюда! – приказал русский.

– У-ух, попадешься ты мне, гяур, мамой клянусь, лично голову отрежу, – прошипел горец, выполняя приказание русского мужчины.

А тот поднял пистолет, вытащил обойму, вставил в нее настоящий, боевой патрон. Достал второй пистолет, направил его на Касьянова, сняв с предохранителя:

– Шуточки кончились, сержант! Или ты стреляешь в умирающего солдата, или я стреляю в тебя. И не пытайся повторно выкинуть коленце. Я сумею опередить твой выпад, и ты будешь подыхать в муках, как и он. Держи!

Мужчина вновь бросил пистолет Игорю, одновременно взяв его на прицел, и целился он в живот.

– Ну? – крикнул русский.

И Касьянов, закрыв глаза, выстрелил рядовому Соболеву в голову. Тело того дернулось, забившись в предсмертных судорогах. Но не от выстрела умер солдат. Смерть забрала его за секунду до того, как Игорь нажал на спусковой крючок, как бы избавляя Касьянова от смертного греха.