|
- Вот еще, три сцены, когда режиссер обсуждает ход работы над новым спектаклем: один раз с женой, один раз с любовницей, и еще эпизод с завтруппой. - Мы уже решили, что режиссер у нас ставит Шекспира, - перебил Богданов. - И три главы написаны именно об этом. - Ну так перепишем, большое дело, - возразил Вася. - Хотите, я сам перепишу? - Ну да, ты перепишешь, - язва-Катерина не могла не вмешаться, - таким стилем, что читать невозможно. - У вас, дорогая Катрин, стиль не лучше, - огрызнулся Вася. - Согласна. Я тоже стилем не блещу, именно поэтому тексты у нас пишет Глеб Борисович. И вообще, Васенька, мальчика, попадающего под колеса автомобиля, редактор не пропустит. Ты что, забыл, что у нас в контракте записано? В наших романах не должно быть никакого избыточного насилия и неоправданной жестокости, и особенно это касается гибели детей. Сто раз уже обсуждали, мог бы усвоить. - Ну ладно, - неожиданно легко согласился Василий, - не хотите - как хотите. Давайте ставить Шекспира. - Ты домашнее задание выполнил? - строго спросил Глеб Борисович. - В общежитии студентов театрального вуза побывал? - Выполнил. Побывал. Прикажете отчитаться? Глафира Митрофановна на какое-то время выпала из процесса подслушивания: распереживалась. Да как же так? Мыслимое ли дело - дите малое под колеса бросать? Да еще про разговоры с боженькой… Разве Васечка может про это придумывать? Чего он в божеском понимает-то? В церкви небось ни разу не был, Святое Писание не читал, молитвы ни одной не знает. Сама Глафира особой набожностью не отличалась, все-таки с тринадцати лет в городе жила, где бога не признавали и не чтили, и в церковь не ходила, и посты не соблюдала - у Богдановых не принято было, и праздники все перезабыла уже, только Рождество да Пасху помнила. Однако же то, что успела впитать в родительской семье, частично сохранилось в ее душе в виде представления о том, что ежели не веруешь истинно, так и не смей о божественном рассуждать. Не знаешь, не понимаешь - и молчи тихонечко. Внезапно она ощутила какую-то… не то обиду на любимца Васечку, не то досаду, что ли. Ведь это же надо, она к нему со всей душой, жалеет, сочувствует, а он, оказывается, вон какой… Ничего более внятного она сама для себя сформулировать не смогла, но остался в душе мутный нехороший осадок и от того, что услышала, и от того, что почувствовала. В три часа, как и положено, подала обед. Сперва закуски - салат и заливное из судака, потом борщ с чесночными пампушками. От мыслей о погибшем мальчике и разговорах его души с богом она так и не отошла, посему пребывала в глубокой задумчивости и делала все автоматически, не глядя. Васечка первым схватил горячую пампушку, жадно впился в нее зубами, зачерпнул ложкой дымящийся борщ, отправил в рот… - Баба Глаша, что-то у вас сегодня с супом не то, - озадаченно произнес он. - Прокис, что ли? - Да как прокис, когда с утра варила? - возмутилась Глафира Митрофановна. - Чего ты выдумал? В этот момент Катерина тоже съела первую ложку и задумчиво покачала головой. - Правда, Глафира Митрофановна, вкус какой-то странный. Может, вы по новому рецепту готовили? - Ничего не по новому, как всю жизнь варила, так и сегодня. Может, сметана слишком кислая? Я пожирней брала, сорок процентов, она кислой не бывает, но, может, порченую подсунули. Глебушка, ну-ка ты скажи, ты еще сметану не клал, - обратилась она к Богданову. |
