Грациллоний покачал головой, обнимая плакавшую жену.

— Нет, — ответил он. — Чем он может помочь? Разве только попробовать изгнать из нее злых духов. Он переехал в Конфлюэнт, но его по большей части не бывает дома. С другой стороны, не можете же вы вечно сидеть в его доме, трясясь от страха. К тому же, — усмехнувшись, сказал он, — он не потерпит неосвященных отношений под своей крышей.

— Мы сейчас уйдем.

— Незачем вам скрываться в лесу. Ведь вы нам нужны! Я все вам объясню. Да разве вам уже не надоела такая жизнь? Не представляю, как вы столько времени терпели.

— Без Ниметы я бы не вытерпел.

В мозгу всплыла идея, словно плавучий груз после кораблекрушения.

— Погодите. Вы можете жить ближе. Я построил дом возле лошадиных выгонов. Это менее трех лиг отсюда. Там просто хижина для пастуха или для любого человека, задумавшего там переночевать. Во всяком случае, там тепло, туда можно принести все, что вам понадобится. Если захотите, можете подменить пастуха. Он только рад будет вернуться в город. Позднее увидим, что можно сделать.

— Вода, — сказала Нимета. Огромные глаза выделялись на белом лице.

— Ручей. Он впадает в пруд, к которому лошади ходят на водопой, а оттуда — в Стегир. Соли там нет и в помине. — Грациллоний даже заставил себя рассмеяться. — Повторяю, место ничего особенного, но по сравнению с тем, где жили вы, — просто дворец. Вы можете переделать его, как вам будет угодно.

Верания отошла от мужа, утирая глаза, но они все лились.

— Ну конечно же, Грэдлон. Это хорошая мысль.

— Пока же, — сказал он, — до темноты еще далеко, и мы можем отпраздновать ваше возвращение.

Радость его была вымученная. Перед мысленным взором вставала Дахут. Не такая, какой он видел ее в последний раз, — сирена в окровавленной воде посреди обломков города, — а живая девушка, кричавшая о помощи в тот момент, когда волна уносила ее в море.

Свет от двух свечей и огня в очаге выхватывал из темноты лица и обнаженные тела Ниметы и Эвириона. За стеной хижины шумел дождь.

Он приподнялся на локте и посмотрел на нее. Зашуршал соломенный тюфяк. Она погладила здоровой рукой его гладко выбритую щеку.

Дремотно улыбнувшись, она сказала:

— Теперь колдовства больше не будет.

— Что? — спросил он, изумившись. — Я думал, ты…

— Да, я поклялась, когда приняла христианское имя. И все же… было бы неразумно мне забеременеть там… в лесу, не зная, что с нами будет, когда нам удастся выбраться оттуда. Я читала совсем маленькие заклинания в определенное время, между фазами луны. И, похоже, они помогли. Вот и все. Клянусь тебе, милый. А теперь и этого больше не будет. Мы уже дома. И я открыла для тебя свое лоно.

Армориканцы отмечали в тот год праздник Луга без своих вождей. Устраивали ярмарки и фестивали, те, что можно было себе позволить в то неспокойное время. Собирали цветы и травы на землях, с незапамятных времен почитавшихся у них святыми. Празднества проходили на горах, у рек и ручьев. Со страхом гадали о будущем. Народу в церквях собиралось больше обычного.

Лидеры их находились в то время в Воргие, и те, кто уехал туда раньше, и те, кто прибыл недавно. Решался вопрос жизни и смерти. Как только на небо вышла полная луна, отправились в условленное место.

Один христианский священник украсил гирляндой менгир, стоявший за городской стеной. Так его предки отмечали праздник Луга с тех самых пор, как первые кельтские колесницы докатились до Арморики. Вполне возможно, что до них так поступали и древние аборигены. Рядом с менгиром возвышался и другой памятник — дольмен.