— Быть может, тебе было здесь так плохо, что ты предпочла этой жизни опасное путешествие? — спросил он. — Поедем тогда со мной в Конфлюэнт. Мы предоставим тебе хороший дом. И относиться к тебе все будут с должным уважением. Мы с тобой подружимся, вспомним Ис…

— Я еду в цивилизованное место, — прервала она его. Говорила она на латыни и лицо к нему не поворачивала. — Здесь ты цивилизацию уничтожил.

— Как же так, погоди! — запротестовал он, тоже перейдя на латынь. — При взятии города мы ведем себя куда лучше римлян, вернее, их наймитов-варваров и союзников. Если бы мы не остановили германцев в Лугдунской Галлии, от Турона бы осталась лишь гора пепла. Разве я приказал убрать последних защитников Британии с тем, чтобы они шли сражаться против своих братьев-римлян? Уничтожил цивилизацию? Все, чего мы хотим, — это спасти ее!

Она наконец посмотрела ему в глаза. Полились слова, холодные, как вода при зимнем наводнении.

— Ты всегда умел оправдаться. И выдвигал благородно звучащие планы общественного благополучия. На самом же деле шел по головам. И не то чтобы ты не обращал внимания на крики несчастных. Ты просто их не слышал. Ты никогда не слушаешь того, чего слышать не желаешь. И не видишь, не чувствуешь. Ты причинил мне тяжкую обиду. А тебе это даже и в голову не пришло. Ты для меня чужой. Ты хуже кровожадного варвара. У него, по крайней мере, есть сердце, пусть и волчье. А у тебя на этом месте камень. Иди к своей жеманной маленькой жене. Ты ведь женился, насколько мне известно. Бедная женщина. А, может, ей нравится испытывать боль. Надеюсь, она счастлива с тобой. Уходи…

— Спасибо, я ухожу, — сказал он и отъехал.

Наверное, Руне бы не понравилось, узнай она, что он в этот момент испытал облегчение. Рана на совести, мучившая его до сих пор, враз затянулась. Теперь он о ней больше никогда не вспомнит.

В отсутствие Грациллония делами в Конфлюэнте заправлял Саломон. На рассвете к нему прискакал мальчик на взмыленной лошади. Длинные тени ложились на луга, блестела роса на траве. Над городскими крышами распростерлось ярко-голубое небо. Принц, как называли его латиноговорящие жители, — только что приехал из Аквилона, чтобы приступить к своим утренним обязанностям в базилике. Там он проводил встречи, выносил решения, осуществлял посреднические операции. Работу эту он считал невыразимо скучной, но Грациллоний утверждал, что правитель обязан ею заниматься.

По булыжнику простучали копыта. Всадник остановился у крыльца. Люди уставились на паренька, примчавшегося на взмыленной лошади. Все немедленно замолчали. Крик его эхом раздавался в их ушах:

— Помогите! Скотты в Аудиарне. Их очень много, нам с ними не справиться. Ради Бога, помогите!

Саломон сбежал с крыльца и новел посланника в дом.

У Грациллония заведена была привычка: оставлять возле крыльца базилики двоих часовых в те часы, когда она была открыта для посетителей. Саломон приказал им успокоить собравшуюся толпу, а сам увел мальчика в уединенную комнату, усадил его и послал слугу за медом. Потом заговорил со спокойствием, удивившим его самого:

— Все в порядке, ты добрался до нас, ты в безопасности. Отдышись и успокойся.

Худенькая фигурка дрожала. Он тер запястьем глаза, саднившие от пота.

— Сэр, там, в Аудиарне… скотты, сотни, много сотен…

Саломон почувствовал, как по телу пробежали мурашки.

О пиратах к нему не поступало никаких сообщений. Самые ближние были на северном побережье, ближе к Корсике, и то были саксы. Если бы их увидели рыбаки, то сразу же передали бы предупреждение.