Витранелли выразился в том смысле, что Фридрихово «омерзение» есть не что иное, как зависть под маской напускного благочестия. Папа Лев издал буллу, дающую Альбрехту право торговать индульгенциями (разумеется, половиной выручки следовало делиться с Римом). Помимо того, булла аннулировала продажу индульгенций на всей остальной территории Священной Римской империи, включая и земли Фридриха. Теперь, чтобы выкупить себя или близких из чистилища, необходимо было приобрести индульгенцию именно у Альбрехта. Тем не менее все остальные, и Фридрих в их числе, продолжали продавать индульгенции, однако их индульгенции, не имея официальной санкции Рима, считались совершенно бесполезными. Это тот еще бизнес!

Дисмас признал справедливость замечания синьора Витранелли касательно продажи индульгенцией Фридрихом, как ни больно было соглашаться с уроженцем Милана в дискуссии об этике. Он обратился к нему доверительным тоном:

– Вам наверняка известна сложившаяся ситуация. Бранденбурги, семейство Альбрехта, жаждут власти. Как можно больше власти. Они пытались вытребовать архиепископский чин для крошки Альбрехта, но Альбрехту тогда было всего двадцать три, слишком нежный возраст согласно каноническому праву. И что же? Они все-таки получили папское произволение в обход церковного устава! Но такое произволение, – продолжал Дисмас, – стоит кучу денег. Поэтому они отправились к аугсбургскому банкиру Якобу Фуггеру. Фуггер ссудил деньги. Произволение было приобретено. Потом появилась возможность прикупить Майнцское курфюрство. Это уже серьезная власть – место одного из семи князей-выборщиков Священной Римской империи, решающих, кто будет императором. Желая заполучить и этот титул для крошки Альбрехта, Бранденбурги снова отправились к Фуггеру за золотишком. На этот раз им понадобилась двадцать одна тысяча золотых дукатов. И теперь Альбрехту нужно продавать индульгенции, причем продавать помногу и ударными темпами, чтобы расплатиться с Фуггером по ссудам. В результате появился брат Тецель со своим балаганом. Предполагалось, что папа римский употребит свою половину выручки от продаж индульгенций Альбрехтом на перестройку собора Святого Петра, в мраморе и с огромным куполом. – Дисмас улыбнулся. – Но как у вас в Милане, так и у нас здесь всем прекрасно известно, что у папы есть и другие статьи расходов: любимый слон-альбинос Ганно, охотничьи виллы, банкеты, увеселения и сопутствующие им услады плоти, рядом с которыми Петрониев «Сатирикон» покажется великопостным затворничеством. В итоге – все работают на Фуггера.

– Который германец, – заметил Витранелли с ноткой триумфа в голосе.

– Да, германец, – согласился Дисмас. – Я и не утверждаю, что корыстолюбие – исключительно итальянская черта. Но имел ли это в виду Господь, говоря «ступайте и множитеся»? – Он пожал плечами. – Это уже вопрос для богословов, а не для зачуханного торговца костьем вроде меня.

Синьор Витранелли с улыбкой признал, что, несомненно, пути Божественной благодати не доступны людскому пониманию. Придя к этому выводу, собеседники снова наполнили стаканы и выпили.

– А что касается германского стяжательства, – сказал Дисмас, – то, разумеется, у них есть Фуггер. Да, Фридрих являет свои реликвии публике. Да, люди платят деньги за честь поклониться им. И покупают индульгенции. И убеждают себя в том, что это сократит их пребывание в чистилище.