Изменить размер шрифта - +
Пятнадцатый пошёл, а половины зубов уже как не бывало, и морда вся в прыщах. А как-то раз купаться пошли на Веготское, так выяснилось, что и не только морда. Он там, на мокром берегу и попытался её облапать, но огрёб острым девичьим коленом как раз туда, откуда ноги растут. Матери потом так и сказала: мол, козел вонючий твой Васек, и моется раз в год, когда говно из штанов наружу полезет; не пойду за него, и шабаш. Ну, натурально, скандал, шум, гам, порка, за волосы мать оттаскала, головой о стену постучала, но так, не очень сильно, больше для острастки. Сестрёнки тоже добавили — за жизнь свою собачью: аж целых четыре бляди на деревню, не считая тайно практикующих — конкуренция, так что они уж старались от души, пятая им была совсем не в масть.

Ну а дальше что, Отлежалась она немного, монатки собрала и одной прекрасной ночью ушла в лес. Отец тогда случаем трезвый был (принимал какую-то комиссию), он быстро всё смекнул, послал патруль с собакой на поиски, почти догнали — она уже и лай слышала, но выручило умение на болоте прятаться, да и перчик в след тоже не последнюю роль сыграл.

Потом — год с бандитами, потом ушла от них, прибилась к другой шайке, с этими долго была, с Борисом там познакомилась. Громовым. Потом её на кармане взяли, дали шесть детей с принудсодержанием. Недавно отпустили, да вот, видно, опять чего-то хотят…

— Сколько ж у тебя всего? — с насквозь фальшивой заботой поинтересовался Вовчик.

— Всего-то девять. Я ж, почитай, каждый год рожала.

«Ой, врет! — вставил Фил. — Интересно, зачем?»

— Да-а, не повезло тебе. Хоть в кого дети, Мужики-то нормальные были? — (ходили слухи, что в женских принудродиловках оплодотворение производят вовсе не специально подобранные доноры, а всякая местная шваль, у которой денег не хватает дойти до бардака: усмирители, санитары, прочее дерьмо).

— Да как тебе сказать. Всяко было. Впрочем, они там все козлы.

— Да-а. Ладно, слушай, давай спать. Я покурю малехо там, снаружи, и тоже покемарю. Или ты…

В темноте Вовчик не видел выражения её лица, но ответ прозвучал точно такой же, как и в прошлый раз:

— И не мечтай.

— Мечтать ты мне не запретишь.

Он вышел под дождь, прихватив с собой Фильку и кусочек сухой бумаги.

Дождь по-прежнему накрапывал. Вовчик свернул козью ногу, задымил.

— Что скажешь? — спросил Фил.

— Врёт она зачем-то.

— А ты для чего ей про себя наврал?

— А что, я должен был ей по всей форме доложиться?

— Ну, ладно, Наврала, так наврала, тебе-то какая разница? Ты же знаешь правду.

— Пф-ф. Понимаешь, с одной стороны, хочется ей поверить, потому что она явно завязана на серьезных ребят, но черт её… Страшно. Проверить бы её надо… О, дьявол, зараза, сгорает просто мгновенно. Пойду спать.

— Спокойной ночи.

— Разбуди меня в семь.

— Хорошо.

 

«Есть у нас сомнение, что ты, мил человек, стукачок.»

Горбатый

 

Фил разбудил его даже раньше семи.

К утру дождь прекратился, ветер разогнал облака и раннее солнце через затянутое полиэтиленом неровное отверстие в стене осветило мизансцену: дамочка обломками некогда длинных ногтей пытается развязать промокший узел на горловине вовчикова мешка. Вовчик открыл глаза как раз в тот момент, когда верёвка наконец поддалась.

— А ну! — Вовчик схватился за тесак. — Завяжи верёвочку. Вот так, хорошо. Теперь отойди в сторону. Правильно… Ну и как прикажешь все это понимать?

— А так и понимай. Ограбить, может, тебя хочу.

Быстрый переход