|
-- Недаром вам дали прозвище Жеан Мельник, ваши руки и ноги и впрямь походят на четыре крыла ветряной мельницы. Давно вы здесь? -- По милости дьявола, -- ответил Жоаннес Фролло -- я торчу здесь уже больше четырех часов, надеюсь, они зачтутся мне в чистилище! Еще в семь утра я слышал, как восемь певчих короля сицилийского пропели у ранней обедни в Сент-Шапель Достойно... -- Прекрасные певчие! -- ответил собеседник. -- Голоса у них тоньше, чем острие их колпаков. Однако перед тем как служить обедню святому королю Иоанну, не мешало бы осведомиться, приятно ли Иоанну слушать эту гнусавую латынь с провансальским акцентом. -- Он заказал обедню, чтобы дать заработать этим проклятым певчим сицилийского короля! -- злобно крикнула старуха из теснившейся под окнами толпы. -- Скажите на милость! Тысячу парижских ливров за одну обедню! Да еще из налога за право продавать морскую рыбу в Париже! -- Молчи, старуха! -- вмешался какой-то важный толстяк, все время зажимавший себе нос из-за близкого соседства с рыбной торговкой. -- Обедню надо было отслужить. Или вы хотите, чтобы король опять захворал? -- Ловко сказано, господин Жиль Лекорню [4], придворный меховщик! крикнул ухватившийся за капитель маленький школяр. Оглушительный взрыв хохота приветствовал злополучное имя придворного меховщика. -- Лекорню! Жиль Лекорню! -- кричали одни. -- Cornutus et hirsutus! [5] -- вторили другие. -- Чего это они гогочут? -- продолжал маленький чертенок, примостившийся на капители. -- Ну да, почтеннейший Жиль Лекорню, брат Жеана Лекорню, дворцового судьи, сын Майе Лекорню, главного смотрителя Венсенского леса; все они граждане Парижа и все до единого женаты. Толпа совсем развеселилась. Толстый меховщик молча пытался ускользнуть от устремленных на него со всех сторон взглядов, но тщетно он пыхтел и потел Как загоняемый в дерево клин, он, силясь выбраться из толпы, достигал лишь того, что его широкое, апоплексическое, побагровевшее от досады и гнева лицо только еще плотнее втискивалось между плеч соседей. Наконец один из них, такой же важный, коренастый и толстый, пришел ему на выручку: -- Какая мерзость! Как смеют школяры так издеваться над почтенным горожанином? В мое время их за это отстегали бы прутьями, а потом сожгли бы на костре из этих самых прутьев. Банда школяров расхохоталась. -- Эй! Кто это там ухает? Какой зловещий филин? -- Стой-ка, я его знаю, -- сказал один, -- это Андри Мюнье. -- Один из четырех присяжных библиотекарей Университета, -- подхватил другой. -- В этой лавчонке всякого добра по четыре штуки, -- крикнул третий, четыре нации, четыре факультета, четыре праздника, четыре эконома, четыре попечителя и четыре библиотекаря. -- Отлично, -- продолжал Жеан Фролло, -- пусть же и побеснуются вчетверо больше! -- Мюнье, мы сожжем твои книги! -- Мюнье, мы вздуем твоего слугу! -- Мюнье, мы потискаем твою жену! -- Славная толстушка госпожа Ударда! -- А как свежа и весела, точно уже овдовела! -- Черт бы вас побрал! -- прорычал Андри Мюнье. -- Замолчи, Андри, -- не унимался Жеан, все еще цеплявшийся за свою капитель, -- а то я свалюсь тебе на голову! Андри посмотрел вверх, как бы определяя взглядом высоту столба и вес плута, помножил в уме этот вес на квадрат скорости и умолк. Жеан, оставшись победителем, злорадно заметил: -- Я бы непременно так и сделал, хотя и прихожусь братом архидьякону. -- Хорошо тоже наше университетское начальство! Даже в такой день, как сегодня, ничем не отметило наших привилегий! В Городе потешные огни и майское дерево, здесь, в Сите, -- мистерия, избрание папы шутов и фландрские послы, а у нас в Университете -- ничего. |
