|
Егерь вскочил и, посмотрев на американца, собрался что-то сказать, но тот сам заговорил, обращаясь к деду Изе и сердито оборвав взглядом девицу, которая начала переводить. Дед выслушал и сказал: – Ну что ж, в тесноте – не в обиде, оставайся, – и ушел в избу. Американец довольно вздохнул. А девица расстроенно повернулась к КЗ: – Вот видишь! Егерь растерянно заговорил: – Это как же, это что ж, а как же палатка, а снаряжение, а ну как украдут? С меня ж директор шкуру спустит. Это ж каких денег стоит. – Вот езжай и стереги, а завтра упакуешь и сюда привезешь, – прервал его излияния КЗ. Когда дед Изя снова появился на пороге, егерь уже сидел в седле. Он подобрал поводья и, ни к кому особо не обращаясь, сказал: – Ну бывай, завтра к полудню все имущество приволоку. Ночью переспите, а завтра с двумя-то палатками куда как просторней будет. – И, уже поворотив коня, удивленно заметил: – Вот ведь оно как бывает, со всех сторон света собрались, девка с юга, парень с севера, американец этот вообще из Кореи. По жизни и встретиться бы не должны, а вишь как оно… – и дал коню шенкеля. Дед Изя какое-то время расширившимися глазами смотрел ему вслед, затем перевел взгляд на КЗ. А тот вдруг отчетливо вспомнил слова Сыча, произнесенные в потайной пещерке несколько дней назад: "И ослепнет мир, и будут люди рождаться и умирать, не зная ни света, ни правды Родовой. И родится "слепой", коего взгляд Триглава не сможет в небытье повергнуть. И отметит его Перун знаком своим, и даст в побратимы с запада, с севера, с востока и юга. И прозреют они, и вернутся на Родов путь, и придут многие за ними вслед". 8 Ужин начался при полном молчании. Дед Изя сервировал стол сам. Как будто готовился к какому-то священнодействию. В центр стола он положил выделанную звериную шкурку, сушеную рыбину, каравай грубого домашнего хлеба, солидный кусок какого-то желтого металла, граммов этак около четырехсот, отлитый в виде шестигранного прута, и поставил туесок меда. Затем слазил в погреб и достал небольшой бочонок, пробил днище и разлил по берестяным ковшикам густую жидкость медового цвета. Потом сложил на большое деревянное блюдо куски копченой лосины, хлеб и черемшу. Все присутствующие тихо сидели по углам, чувствуя, что происходит нечто необычное. Дед Изя наконец закончил, окинул стол придирчивым взглядом и, с какой-то торжественностью заняв место во главе стола, широким жестом указал на лавки: – Садитесь, дети. Все молча расселись. Американец, с момента появления на столе металлического обрубка не отрывавший от него взгляда, протянул руку и коснулся металла пальцами. Он вскинул на деда удивленные глаза и прошептал: – Gold. Все воззрились на "состояние", лежащее посреди некрашеного деревянного стола в освещенной керосиновой лампой бревенчатой избе посреди дремучего леса. С минуту стояла тишина. За окном шумел лес. КЗ оторвал взгляд от золотого слитка и посмотрел на улицу. По небу стремительно неслись тяжелые черные тучи. "Сыч идет", – подумал КЗ и удивился тому, как обыденно это прозвучало. Как будто в порядке вещей таскать за собой ту погоду, которая тебе больше по нраву. – Пусть каждый расскажет о себе. – Голос деда прозвучал неожиданно громко. Девушка даже вздрогнула. И тут КЗ почувствовал, что сегодня решится – быть ему таким же, как дед Изя, Сыч и, видимо, многие другие, которых он пока не знал, но которые непременно где-то есть, или не бывать. |
