Недавно генерал Хайльброннер в аугсбургской «Allgemeine Zeitung» высказал примерно следующее соображение: не для того существует Германия, чтобы служить громоотводом для ударов грозы, собирающейся над головой династии Бонапартов. С тем же правом итальянцы могли бы сказать: не для того существует Италия, чтобы служить для немцев в качестве буфера, смягчающего удары, которые Франция направляет против них, и в благодарность за это терпеть австрийские палки. Если же Германия заинтересована в том, чтобы удержать за собой такой буфер, то она при всех случаях гораздо лучше может достигнуть этого путем установления хороших отношений с Италией, путем признания национального движения, путем предоставления итальянцам возможности решать их собственные дела, поскольку итальянцы не вмешиваются в германские дела. Утверждение Радовица, что если Австрия сегодня уйдет из Северной Италии, то Франция завтра же неизбежно станет господствовать там, было столь же необоснованно в его время, как и три месяца назад. Обстановка, как она слагается на сегодняшний день, показывает, что утверждение Радовица начинает становиться истиной, но в смысле, противоположном высказанному им. Если 25 миллионов итальянцев не могут отстоять своей независимости, то тем менее этого могут достигнуть 2 миллиона датчан, 4 миллиона бельгийцев и 3 миллиона голландцев. Несмотря на это, мы не слышим, чтобы защитники германского господства в Италии жаловались по поводу французского и шведского господства в указанных странах и требовали, чтобы оно было заменено немецким.

Что же касается вопроса о единстве, то наше мнение таково: или Италия может образовать единое целое, и тогда у нее будет своя собственная политика, которая безусловно не явится ни французской, ни немецкой, и поэтому не может быть для нас более вредной, чем для французов; или же Италия останется раздробленной, и тогда эта раздробленность обеспечивает нам союзников в Италии при каждой войне с Францией.

Несомненно лишь одно: владеем мы Ломбардией или нет, мы всегда будем иметь значительное влияние в Италии, пока мы будем сильны у себя дома. Если мы предоставим Италии самой устроить свои дела, то ненависть итальянцев к нам прекратится сама собой, и наше естественное влияние на них станет во всяком случае гораздо значительнее и может даже при известных обстоятельствах подняться до подлинной гегемонии. Поэтому, вместо того чтобы видеть источник своей силы во владении чужими землями и подавлении чужой национальности, способность которой к историческому развитию могут отрицать только ослепленные предрассудками, мы сделали бы лучше, если бы позаботились о том, чтобы стать едиными и сильными в своем собственном доме.

III

На что имеют право одни, на то должны иметь право и другие. Если мы требуем По и Минчо для обороны не столько против итальянцев, сколько против французов, то мы не должны удивляться, если французы также претендуют на речные рубежи для обороны против пас.

Центр тяжести Франции лежит не в ее середине, на Луаре близ Орлеана, а на севере, на Сене, в Париже, и двукратный опыт показал, что падение Парижа ведет к падению всей Франции. Поэтому военное значение конфигурации границ Франции определяется прежде всего той защитой, которую сии обеспечивают Парижу.

Расстояние от Парижа до Лиона, Базеля, Страсбурга, Лотербура по прямой линии почти одинаково и составляет примерно 55 миль. При всяком вторжении во Францию из Италии, имеющем объектом Париж, если вторгающиеся не хотят подвергнуть опасности свои коммуникации, нужно непременно проникнуть в район Лиона между Роной и Луарой или еще севернее. Таким образом, альпийская граница Франции южнее Гренобля при движении врага на Париж может не приниматься во внимание, ибо с этой стороны Париж полностью прикрыт.

Начиная с Лотербура, французская граница отходит от Рейна и поворачивает под прямым углом к нему на северо-запад; от Лотербура до Дюнкерка она имеет почти прямую линию.