|
Дело в том, что г-н Штибер понимал невозможность защищать подлинность книги протоколов; он поэтому отправил посланца переговорить по этому поводу на месте с Флёри; ставился вопрос, нельзя ли каким-нибудь образом раздобыть доказательство подлинности. Переговоры не дали результата, и, ничего не добившись, он уехал, оставив Флёри в отчаянии: чтобы не компрометировать высших чинов полиции, Штибер при создавшемся положении решил предать его. Что это было причиной тревоги Флёри, я понял из последовавшего вскоре затем заявления г-на Штибера. В полном расстройстве г-н Флёри ухватился за последнее средство; он принес мне рукопись, по которой я должен был скопировать заявление и, подписав его именем Либкнехта, присягнуть потом перед лорд-мэром Лондона в том, что я — Либкнехт… Флёри сказал мне, что почерк рукописи принадлежит тому лицу, которое написало книгу протоколов, и что привез ее» (из Кёльна) «г-н Гольдхейм. Но если г-н Штибер получил книгу протоколов из Лондона через курьера Грейфа, то как мог г-н Гольдхейм привезти из Кёльна рукопись мнимого протоколиста в то время, когда Грейф уже вновь был в Лондоне?.. То, что Флёри мне дал, состояло только из нескольких слов и подписи…». Гирш «скопировал по возможности точно почерк и составил заявление, что нижеподписавшийся, — Либкнехт, — объявляет засвидетельствованную Марксом и К° его подпись ложной и признает единственно правильной и подлинной только эту его подпись. Закончив свою работу и держа в руках рукопись» (рукопись, переданную ему Флёри для копирования), «которая, по счастью, находится еще и теперь в моем распоряжении, я, к немалому изумлению Флёри, высказал ему свои опасения и решительно отклонил его просьбу. Сперва он был безутешен, но затем заявил, что даст присягу сам… Ради большей верности он намеревался заверить свою подпись у прусского консула и поэтому сперва отправился в его канцелярию. Я ожидал его в одной таверне. Когда он вернулся, его подпись уже была заверена консулом, после чего он отправился к лорд-мэру, чтобы заверить ее под присягой. Но здесь дело не пошло так гладко; лорд-мэр потребовал других поручителей, которых Флёри не мог доставить, и дело с присягой лопнуло… Поздно вечером я встретился еще раз — и уже в последний раз — с г-ном де Флёри. Как раз в этот день он испытал неожиданную неприятность, прочитав в «Kolnische Zeitung» касавшееся его заявление г-на Штибера! «Но я знаю, что Штибер не мог поступить иначе, в противном случае ему пришлось бы скомпрометировать самого себя», — с полным основанием философски утешал себя г-н де Флёри… «В Берлине грянет гром, если кёльнцы будут осуждены», — сказал мне г-н де Флёри в одну из наших последних встреч».
Последние встречи Гирша с Флёри происходили в конце октября 1852 года; добровольные признания Гирша датированы концом ноября 1852 г., а в конце марта 1852 г. грянул «гром в Берлине» (заговор Ладендорфа).
5. КЛЕВЕТА
По окончании кёльнского процесса коммунистов стали усиленно распространяться — особенно в немецко-американской прессе — клеветнические вымыслы в стиле Фогта об «эксплуатации» мной рабочих. Некоторые из моих проживающих в Америке друзей — гг. И. Вейдемейер, д-р А. Якоби (практикующий врач из Нью-Йорка, один из обвиняемых по кёльнскому процессу коммунистов) и А. Клусс (служащий в адмиралтействе Соединенных Штатов в Вашингтоне) опубликовали с пометкой: Нью-Йорк, 7 ноября 1853 г. подробное опровержение этой нелепости, заметив при этом, что я имею право молчать о своих личных делах, поскольку дело идет о снискании благосклонности филистера. «Но когда следует противопоставить себя crapule {всякому сброду. Ред.}, филистерам и деморализованным бездельникам, по нашему мнению, молчать вредно для дела, и мы нарушаем молчание». |
