Господин Грюн забывает, что до сих пор он говорил только о «всеобщих выборах», а не о «всяком». Но у Штейна и Ребо он находит слова «tout le monde» и поэтому приводит слово «всякий» в кавычках. Он забывает далее, что не привёл следующей фразы Штейна, которая мотивирует употреблённое им словечко «ведь»:

«У него» (Сен-Симона) «наряду с мудрыми или знающими выступают раздельно proprietaires и tout le monde. Правда, они ещё не отделены друг от друга настоящей гранью… Но уже в этом туманном образе tout le monde скрывается зародыш того класса, уразуметь и поднять который стало впоследствии основной, тенденцией его теории, classe la plus nombreuse et la plus pauvre; и действительно, эта часть народа существовала тогда лишь в потенции» (стр. 154).

Штейн подчёркивает, что Сен-Симон уже проводит различие между proprietaires и tout le monde, но различие ещё очень неопределённое. У господина же Грюна выходит так, будто Сен-Симон вообще ещё проводит это различие. Разумеется, это большая ошибка со стороны Сен-Симона, объясняемая лишь тем, что в «Письмах» он стоит на точке зрения абстрактной науки. Но, к сожалению, Сен-Симон в разбираемом месте вовсе не говорит, как воображает господин Грюн, о различиях в каком-то будущем общественном строе. Свой призыв принять участие в подписке он обращает ко всему человечеству, которое, как ему представляется, в настоящем своём виде делится на три класса, — не на savants, proprietaires и tout le monde, как это думает Штейн, а на 1) savants и artistes и всех людей с либеральными идеями, 2) противников нововведений, т. е. proprietaires, поскольку они не примыкают к первому классу, 3) surplus de l'humanite que se raille au mot: Egalite. Эти три класса образуют tout le monde. Ср. Сен-Симон, «Письма», стр. 21, 22. Впрочем, так как в другом месте Сен-Симон говорит, что считает предлагаемое им разделение власти полезным для всех классов, то, очевидно, там, где он говорит об этом разделении, на стр. 47, tout le monde явно соответствует «остальному человечеству», присоединяющемуся к лозунгу «Равенство», чем, однако, не исключаются другие классы. Следовательно, Штейн в основном верно передал мысль Сен-Симона, хотя и не обратил внимания на содержание стр. 21, 22, а господин Грюн, совершенно не зная оригинала, цепляется за мелкий промах Штейна, извлекая из его рассуждения совершеннейшую бессмыслицу.

Но вот ещё более разительный пример. На стр. 94, где господин Грюн говорит уже не о Сен-Симоне, а о его школе, мы неожиданно узнаём следующее:

«В одной из своих книг Сен-Симон произносит таинственные слова: женщины будут допущены, они даже смогут быть назначаемы. Из этого почти бесплодного семени выросла вся невероятная шумиха по поводу эмансипации женщин».

Разумеется, если Сен-Симон говорил в каком-то своём сочинении о допущении и назначении женщин неизвестно куда, то это весьма «таинственные слова». Но это таинство существует только для господина Грюна. «Одна из книг» Сен-Симона — не что иное, как «Письма женевского обитателя». Здесь Сен-Симон, заявив, что каждый человек может голосовать за кандидатов в члены ньютоновского совета или его секций, продолжает: «Женщины будут допущены к голосованию, они смогут быть назначаемы», разумеется, на какое-нибудь место в совете или в его секциях. Штейн привёл эту цитату, как полагается, со ссылкой на книгу и делает при этом следующее замечание:

здесь и т. д. «находятся в зародыше все следы его позднейших воззрений, и даже воззрений его школы, и даже первая мысль об эмансипации женщин» (стр. 152).

Штейн правильно подчёркивает далее, в особом примечании, что Оленд Родриг в своём издании 1832 г. напечатал это место из полемических соображений жирным шрифтом, как единственное встречающееся у Сен-Симона место в пользу женской эмансипации.