«И я не мог говорить с вами, братия, как с духовными, но как с плотскими» (в рассматриваемом нами случае дело обстояло как раз наоборот), «как с младенцами во Христе. Я питал вас молоком, а не твёрдою пищею, ибо вы были ещё не в силах» (Первое послание к коринфянам, 3, 1–2).

Первое впечатление, произведённое «Святым семейством» на достопочтенного отца церкви, это — впечатление глубокой скорби и серьёзной, добросердечной печали. Единственная хорошая сторона книги — та, что она

«показала, чем неизбежно должен был стать Фейербах и какую позицию может занять его философия, если она хочет бороться против критики» (стр. 138),

что она, следовательно, так непринуждённо соединила «хотение» с «возможностью» и «долженствованием»; эта хорошая сторона не может всё же перевесить её многочисленных безотрадных сторон. Фейербаховская философия, комически принятая здесь за предпосылку,

«не смеет и не может понять критика, она не смеет и не может знать и познать критику в её развитии, не смеет, и не может знать, что по отношению ко всему трансцендентному критика есть непрестанная борьба и победа, непрерывное уничтожение и созидание, единственное» (!) «творческое и производящее начало. Она не смеет и не может знать, как работал и продолжает ещё работать критик, чтобы признать и сделать» (!) «трансцендентные силы, до сих пор подавлявшие человечество и не дававшие ему дышать и жить, тем, чем они в действительности являются, т. е. духом от духа, сокровенным из сокровенного, родным» (!), «выросшим из родной почвы и на ней, — признать и сделать их плодами и творениями самосознания. Она не смеет и не может знать, что единственно критик и только критик сокрушил религию в её целостности, государство в его различных проявлениях и т. д.» (стр. 138, 139).

Не точная ли это копия старого Иеговы, который бежит за своим продувным народом, предпочитающим иметь дело с весёлыми языческими богами, и кричит ему вслед:

«Слушай меня, Израиль, и не закрывай уха своего, Иуда! Разве я не господь бог твой, который вывел тебя из земли египетской в землю, где течёт млеко и мёд, а вот вы с самой юности своей делали одно лишь зло пред очами моими и огорчали меня делами рук моих и обратились ко мне спиною, а не лицом, когда я неизменно учил вас; и внесли мерзость в дом мой, чтобы осквернить его, и соорудили капища Вааловы на долине сына Енномова, чего я не приказывал, — мне и на ум не приходило, что вы можете делать подобную мерзость, и я послал вам раба моего Иеремию, к которому я обращал своё слово начиная с тринадцатого года царствования Иосии, сына Амона, до сего дня, — и он с усердием проповедовал вам двадцать три года, но вы не хотели слушать. Поэтому говорит господь бог: слыхал ли кто подобное сему; много мерзостей совершила дщерь Израилева. Ибо не успеет ещё протечь дождевая вода, как забывает меня народ мой. О земля, земля, земля, слушай слово господне!»

Итак, святой Бруно утверждает в длинной речи по поводу понятий «сметь» и «мочь», будто его коммунистические противники не поняли его. Тот способ, каким он на сей раз изображает в этой речи критику, каким он превращает прежние силы, подавлявшие «жизнь человечества», в «трансцендентные», а эти трансцендентные силы — в «дух от духа» способ, каким он выдаёт «Критику» за единственную отрасль производства, — этот способ доказывает, что мнимое непонимание есть на самом деле неугодное Бауэру понимание. Мы доказали, что бауэровская критика ниже всякой критики, благодаря чему мы, конечно, попали в число догматиков.