Мэтт Хейг. Собственность мистера Кейва
Посвящается Андреа
Все, что мы желаем изменить в детях, следовало бы прежде всего внимательно проверить: не является ли это тем, что лучше было бы изменить в нас самих. Карл Густав ЮНГ. «Развитие личности»
Но самые тяжкие, сокровенные трагедии раннего детства, когда руки ребенка, обвившие шею матери, отрываются от нее навеки – а уста его навеки расстаются с поцелуем сестры, – вот эти переживания пребывают неустранимо, таясь до последнего во глубине глубин. Томас Де КВИНСИ. «Suspiria de Profundis: палимпсест человеческого мозга»
ТЫ, разумеется, знаешь, с чего все началось. Все началось так же, как и сама жизнь – с крика. Я сидел за столом наверху, сводил бухгалтерию. Настроение мое было весьма бодрым, поскольку утром мне удалось довольно выгодно продать средневикторианский откидной столик. Было около половины восьмого. Помнится, я еще обратил внимание, как красиво небо за окном. Один из тех восхитительных майских закатов, угасание которого вмещает в себя всю прелесть прошедшего дня. А где же была ты? Ах да: в своей комнате. Ты играла на виолончели с тех пор, как Рубен отправился к друзьям на теннисный корт. Когда я его услыхал, тот крик, я как раз перевел взгляд на парк. Кажется, я все таки смотрел на каштаны, а не на пустую гимнастическую лестницу, потому что на Ист Маунт роуд я никого не заметил. Я пытался разобраться с какой то нестыковкой в цифрах, уж не помню точно, с какой именно. О, я и сейчас не забыл тот вид из окна. Я мог бы написать десять тысяч слов о том закате, о том парке, о том рутинном беспокойстве за дебети кредит. Видишь ли, я пишу это и снова возвращаюсь и в момент, и в комнату, и в состояние окутавшей меня теплой неги неведения. Мне кажется преступлением так легко воссоздавать тот вечер и тот миг, когда прозвучал крик, наполненный особым смыслом. Но я должен рассказать, как все было, в точности так, как я видел, потому что это стало концом и началом всего, понимаешь? Так что давай, Теренс, день не бесконечный.
Сперва крик просто помешал мне. Он вторгся в сладостное звучание какой то сонаты Брамса, доносившейся из твоей комнаты. И не успел я понять, почему именно, как он отозвался во мне болью, спазмом в животе, будто мое тело все осознало раньше разума. Одновременно с криком с той же стороны послышался другой шум. Голоса слились в хор, повторяющий какое то двусложное слово или имя, которое я не мог разобрать. Я посмотрел туда, откуда доносились звуки, и увидел, как ожил, мигая, первый уличный фонарь. На горизонтальной его перекладине что то болталось. Какая то неопределенная темно синяя фигура высоко над землей. Внизу стояли люди – мальчишки – и вдруг я с внезапной ясностью понял, что за объект над ними висит, и что повторяют их голоса. – Рубен! Рубен! Рубен! Я застыл. Видимо, какая то значительная часть меня все еще была поглощена счетами, потому что секунду или около того я смотрел и бездействовал. Мой сын висел на фонарном столбе, изо всех своих сил рискуя жизнью, чтобы развлечь тех, кого он считал друзьями. Я почувствовал, как все вокруг меня стало резким, и сдвинулся с места, ускоряясь по мере того, как пересекал лестничную площадку. Музыка стихла. – Папа? – позвала ты. Я сбежал по лестнице и пронесся сквозь магазин. Я что то задел бедром, какой то шкафчик, одна из статуэток упала и разбилась. Я пересек улицу и побежал к воротам. Пробежал через парк с былой молодецкой прытью, перепрыгивая через листья и траву, через пустую игровую площадку. Все это время я не сводил с него взгляда, будто, отведи я на секунду глаза, его хватка сразу ослабнет. |
