Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,

         А там в глуши голодна смерть иль петля.

         Знатнейшие меж нами роды где?

         Где Сицкие князья, где Шестуновы,

         Романовы, отечества надежда?

         Заточены, замучены в изгнанье.

         Дай срок: тебе такая ж будет участь, —

         Легко ль, скажи: мы дома, как Литвой,

         Осаждены неверными рабами;

         Все языки, готовые продать,

         Правительством подкупленные воры.

         Зависим мы от первого холопа,

         Которого захочем наказать.

         Вот – Юрьев день задумал уничтожить.

         Не властны мы в поместиях своих.

         Не смей согнать ленивца! Рад не рад,

         Корми его. Не смей переманить

         Работника! Не то в Приказ холопий.

         Ну, слыхано ль хоть при царе Иване

         Такое зло? А легче ли народу?

         Спроси его. Попробуй самозванец

         Им посулить старинный Юрьев день,

         Так и пойдет потеха.

В чем же заключается источник этого противоречия в характере и действиях Годунова? Чем объясняет его наш историк и вслед за ним наш поэт? Мучениями виновной совести!.. Вот что заставляет говорить Годунова поэт, рабски верный историку:

         Ах, чувствую: ничто не может нас

         Среди мирских печалей успокоить;

         Ничто, ничто… едина разве совесть —

         Так, здравая, она восторжествует

         Над злобою, над темной клеветою.

         Но если в ней единое пятно,

         Единое случайно завелося,

         Тогда беда: как язвой моровой,

         Душа сгорит, нальется сердце ядом,

         Как молотком стучит в ушах упреком,

         И все тошнит, и голова кружится,

         И мальчики кровавые в глазах…

         И рад бежать, да некуда… ужасно!

         Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

Какая жалкая мелодрама! Какой мелкий и ограниченный взгляд на натуру человека! Какая бедная мысль – заставить злодея читать самому себе мораль, вместо того чтоб заставить его всеми мерами оправдывать свое злодейство в собственных глазах! На этот раз историк сыграл с поэтом плохую шутку… И вольно же было поэту делаться эхом историка, забыв, что их разделяет друг от друга целый век!.