Безумных лет угасшее веселье

         Мне тяжело, как смутное похмелье;

         Но, как вино, печаль минувших дней

         В моей душе чем старе, тем сильней.

         Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

         Грядущего волнуемое море.

         Но не хочу, о друга, умирать;

         Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать,

         И, ведаю, мне будут наслажденья

         Меж горестей, забот и треволненья:

         Порой опять гармонией упьюсь,

         Над вымыслом слезами обольюсь,

         И, может быть, на мой закат печальной

         Блеснет любовь улыбкою прощальной.

         – —

         В степи мирской, печальной и безбрежной

         Таинственно пробились три ключа:

         Ключ юности, ключ быстрый и мятежный,

         Кипит, бежит, сверкая и журча;

         Кастальский ключ волною вдохновенья

         В степи мирской изгнанников поит;

         Последний ключ, холодный ключ забвенья —

         Он слаще всех жар сердца утолит.

Заключим наш обзор мелких лирических пьес Пушкина мнением о них Гоголя, – мнением, в котором, конечно, сказано больше и лучше, нежели сколько и как сказали мы в целой статье нашей:

«В мелких своих сочинениях – этой прелестной антологии, Пушкин разносторонен необыкновенно и является еще обширнее, виднее, нежели в поэмах. Некоторые из этих мелких сочинений так резко ослепительны, что их способен понимать всякой; но зато большая часть из них, и притом самых лучших, кажется обыкновенною для многочисленной толпы. Чтоб быть способну[34 - У Гоголя: «Чтобы быть доступну понимать их»… («Арабески», 1835, ч. I, стр. 223).] понимать их, нужно иметь слишком тонкое обоняние, нужен вкус выше того, который может понимать только одни слишком резкие и крупные черты. Для этого нужно быть в некотором отношении сибаритом, который уже давно пресытился грубыми и тяжелыми яствами, который ест птичку не более наперстка и услаждается таким блюдом, которого вкус кажется совсем неопределенным, странным, без всякой приятности привыкшему глотать изделия крепостного повара. Это собрание его мелких стихотворений – ряд самых ослепительных картин. Это тот ясный мир, который так дышит чертами, знакомыми одним древним, в котором природа выражается так же живо, как в струе какой-нибудь серебряной реки, в котором быстро и ярко мелькают ослепительные плечи или белые руки, или алебастровая шея, обсыпанная ночью темных кудрей, или прозрачные гроздия винограда, или мирты и древесная сень, созданные для жизни. Тут всё: и наслаждение, и простота, и мгновенная высокость мысли, вдруг объемлющая священным холодом вдохновения читателя. Здесь нет этого каскада красноречия, увлекающего только многословием, в котором каждая фраза потому только сильна, что соединяется с другими и оглушает падением всей массы, но если отделить ее, она становится слабою и бессильною.