— Отпустите меня.

Он улыбнулся.

— Пэт, почему бы вам не показать мне весь дом?

Его намерения были совершенно очевидны.

— Уже довольно поздно, — сказала Пэт, — но по дороге к выходу можете заглянуть в библиотеку и столовую. Хотя я бы предпочла, чтобы вы подождали, пока я развешу картины и прочие украшения.

— А где ваша спальня?

— Наверху.

— Мне хотелось бы взглянуть на нее.

— Честно говоря, мне бы хотелось, чтобы вы смотрели на второй этаж этого дома так же, как на самый известный женский салон времен нашей зеленой юности в Нью-Йорке. Помните, там была табличка: «Джентльменам вход воспрещен».

— Я бы предпочел, чтобы вы сейчас не шутили, Пэт.

— А я, напротив, предпочла бы свести этот разговор к шутке. В противном случае мне придется выразить свою мысль иначе. Я не сплю с начальством — ни на работе, ни после работы. Ни сегодня. Ни завтра. Ни в будущем году.

— Понятно.

Пэт вышла в коридор, Пелхэм двинулся следом. В прихожей она вручила ему пальто.

Одеваясь, Пелхэм одарил ее кислой улыбкой.

— Некоторые люди, страдающие вроде вас бессонницей, иногда перестают справляться со своими обязанностями, — заметил он. — И скоро приходят к выводу, что были бы гораздо счастливее где-нибудь на забытой Богом телестудии в глухой провинции. Вы не выяснили, в Эйпл-Джанкшене есть кабельная станция?

Ела Абигайль очень мало. Тоби знал, что ее преследует образ матери, бедной старой Фрэнси, этой бочкообразной пародии на женщину с оплывшими слоновьими ногами, которые лишь с великим трудом удавалось втиснуть в какую-нибудь обувь.

У Тоби была квартирка над гаражом. Почти каждое утро он приходил сюда, в кухню, ставил кофейник, выжимал свежий сок из апельсинов или грейпфрутов. Потом, доставив сенатора в офис, он возвращался, плотно завтракал и, если Эбби не нуждалась в его услугах, шел искать партнеров для покера.

Абигайль Дженнингс вошла в кухню, на ходу прикалывая к лацкану жакета золотую брошь в виде полумесяца. Она была в пурпурном костюме — этот цвет особенно удачно оттенял синеву ее глаз.

— Ты потрясающе выглядишь, Эбби.

Мимолетная улыбка скользнула по лицу сенатора и мгновенно исчезла. Тоби знал, что всякий раз, когда Эбби готовится произнести большую речь в сенате, она от беспокойства не может найти себе места и раздражается по малейшему поводу.

— Давай-ка не будем терять время на кофе, — бросила Абигайль.

— У нас куча времени, — заверил Тоби. — Я отвезу тебя туда к шести тридцати. Спокойно пей свой кофе. Знаешь ведь, какой злюкой ты становишься без него.

Когда чашки опустели, Тоби составил их в раковину, понимая, что Эбби взъярится, если он потратит лишнюю минуту на мытье посуды.

Ровно в шесть тридцать «кадиллак» въехал на служебную стоянку. В пути Тоби успел заметить, что даже с учетом предстоящего выступления Эбби выглядит необыкновенно напряженной. Похоже было, что она не выспалась, хотя легла накануне довольно рано.

Он услышал, как Абигайль вздохнула и щелкнула застежкой портфеля.

— Раз уж до сих пор не знаю, о чем говорить, лучше мне вообще забыть об этой речи, — пробормотала она. — А если мы не примем этот чертов бюджет сегодня, сессия не закончится и к Рождеству. Но я все равно не позволю им урезать социальные программы.

Тоби наблюдал в зеркало заднего обзора, как она наливает кофе из термоса. Ему показалось, что хозяйка не прочь поболтать.

— Хорошо отдохнули ночью, сенатор? — Время от времени, даже когда они бывали наедине, он использовал это официальное обращение, тем самым показывая, что, несмотря на шутливый тон, место свое он знает.