Беата отвечала на приветствия знакомых офицеров, словно и не заметила живой статуи на фоне ворот. А молодых эсэсовцев, очевидно, забавляла необычная ситуация.

Ангел сделал шаг в сторону, чтобы обойти девушку, но Беата прошествовала прямо, будто впереди стояла не нагая женщина, а манекен. Тогда Франц подвел жену к девушке, остановился, поднял стек и дотронулся до девичьих грудей.

— Она неплохо сложена… — провел стеком по линиям бедер.

Беата отступила на шаг, разглядывая девушку.

— Хороша… — согласилась без энтузиазма. — Молодая и красивая, вот только ноги толстоваты… За что ее наказали?

От группы эсэсовцев отделился совсем юный унтерштурмфюрер, сказал с усмешкой:

— У нее вызывающий взгляд, фрау Ангел!

— А–а… — приняла как должное Беата и тотчас утратила интерес к девушке, обернулась к доктору, протянув руку для поцелуя.

Вечер прошел неплохо, у Ангела не испортилось настроение даже после проигрыша доктору Вундерлиху партии в шахматы.

Беата ушла укладывать Карла спать, и тут вдруг Вундерлих перевел разговор на щекотливую тему. Сделал он это не без опасения.

— Меня волнует это новое сокращение линии фронта, — сказал доктор, исподлобья взглянув на Ангела. — Они уже подошли к польской границе и…

Ангел молчал.

Взвешивал, стоит ли поддерживать разговор, поскольку догадывался, куда гнет доктор, что тревожило его и лишало обычной осторожности. Знал: лучше промолчать или отделаться незначительной репликой, но какая–то темная сила подтолкнула его, и он сказал:

— Русские могут прийти сюда очень скоро, и я удивляюсь нашему руководству, которое заблаговременно не думает искать выход, чтобы… — и сразу остановился, словно дотронулся до раскаленного железа, глянул на Вундерлиха растерянно.

Но рубикон уже был перейден, и доктор закончил его мысль:

— Я также думаю, что следовало бы… Если хотите, замести следы. Русские и поляки кричат на весь мир о крематориях, и мне не хотелось бы, чтобы мое имя упоминалось на суде.

«Они повесят нас, не задумываясь и не устраивая судебной комедии», — подумал Ангел, а сказал совсем иное:

— Возможно, наши тревоги напрасны, русских не допустят так близко к границам рейха.

— Дай бог, — вздохнул Вундерлих. Перегнулся через стол к Ангелу и спросил с надеждой: — Как вы думаете, ведь нас трудно обвинить: мы солдаты, а солдат выполняет приказ?

Для гауптштурмфюрера этот вопрос был решен давно: достал надежные документы на другое имя и намеревался исчезнуть, не дожидаясь, пока о нем позаботится начальство. Но об этом не знала даже Беата.

— Не думаю, что есть особые причины для беспокойства. Наш дух и наша сила неодолимы, и временные неудачи на фронте не должны поколебать нас. — Почувствовал, что слова эти прозвучали фальшиво, но произнес их вполне искренне, поскольку вспомнил недавний случай там, за проволокой, который давал ему основание для таких суждений. — Я не могу поверить в стойкость славян — раб никогда не преодолеет рабской психологии.

— Ну, — возразил Вундерлих, — это уже давно опровергнуто историей.

Ангелу не хотелось спорить, но он все же рассказал доктору о случае с двумя русскими военнопленными.

Несколько дней сеял мелкий дождь, землю развезло, и даже проложенные вдоль лагерных улиц красные кирпичные дорожки покрылись слоем липкой желтой глины. Комендант производил свой ежедневный обход скорее для поддержания порядка, нежели из–за необходимости. Шел медленно, подняв капюшон блестящего плаща, казалось, ни к чему не присматривался, но замечал и запоминал все.