Само собой, сооружение было исследовано мною с живейшим интересом: квадратный наружный сруб с отверстием, арка, к которой крепилось колесо, ворот для подъема бадьи: все это находилось в неплохом состоянии, ибо забросили колодец не так уж давно. Естественно, я не мог не задаться вопросом относительно его глубины и возможности попасть внутрь. Глубина, полагаю, составляла от шестидесяти до семидесяти футов, что же касается второго пункта, то создавалось впечатление, будто аббат поставил перед собой задачу привести поисковиков к самому входу в свою сокровищницу, ибо, в чем ты мог убедиться самолично, в кладку вмурованы внушительные каменные глыбы, ступенями, по спирали спускающиеся в глубь колодца. Все складывалось одно к одному, так что мне трудно было поверить в свою удачу. Зная, куда мне предстоит лезть, я запасся мотком хорошей веревки, широкой тесьмой, чтобы обвязать тело, распорками, за которые можно было бы держаться, фонарем, свечами и аншпугами. Все это уместилось в один-единственный баул и не должно было вызвать никаких подозрений. Зная, что ворот колодца в рабочем состоянии, а моя веревка достаточно длинна, я решил перекусить и отправиться за сокровищем.

Правда, когда хозяин гостиницы услышал за столом о моем намерении около девяти часов вечера в сопровождении слуги отправиться делать (Господи, прости мою ложь!) набросок аббатства при лунном свете, он весьма удивился. Но о колодце ни до того, ни во время этого разговора я ничего не спрашивал, ибо тогда полагал, что знаю о нем не меньше любого из местных, а сейчас, — тут он поежился, — уж всяко не желаю знать больше.

Сейчас, Грегори, мы подходим к кульминации всей истории, и хотя мне очень не хочется вспоминать об этом, полагаю, что раз уж такой разговор зашел, лучше всего излагать события по порядку. Около девяти вечера мы с Брауном, прихватив мой баул, покинули гостиницу, не привлекая ничьего внимания, ибо выбрались оттуда через выходившую в ведущий к окраине селения проулок калитку на заднем дворе. Добравшись до колодца минут за пять, мы присели на сруб и прислушались, желая удостовериться, что за нами никто не следит. Стояла тишина: лишь на восточном склоне, за пределами нашей видимости, переступали копытами пощипывающие травку кони. Лучших условий нельзя было и пожелать: подсмотреть за нами никто не мог, а великолепная, полная луна давала достаточно света, чтобы мы смогли как следует приладить веревку к вороту. Потом я надежно обмотался под мышками тесьмой, пропустил под нее веревку, конец которой крепко привязал ко вмурованному в кладку кольцу, и мы вдвоем — Браун с зажженным фонарем, а я с аншпугом — принялись спускаться, осторожно нащупывая ногами каждую следующую ступеньку. При этом я обшаривал взглядом стенки колодца в поисках каких-либо меток.

Спускаясь, я вполголоса считал ступеньки, но даже добравшись до тридцать восьмой, не заметил ничего, кроме, может быть, некоторой неровности кладки. Ни надписей, ни изображений, ни каких-либо других указаний не было и в помине. Мною овладела растерянность: уж не была ли вся затея аббата с тайнописью всего-навсего искусной мистификацией? На тридцать девятой ступеньке лестница кончилась. С тяжелым сердцем я остановился на тридцать восьмой и в свете фонаря, который держал стоявший на пару ступеней выше меня Браун, принялся заново, с величайшей тщательностью, осматривать стенки.

Меток так и не обнаружилось, но один участок стенки показался мне то ли более гладким в сравнении с соседними, то ли… Короче говоря, выглядевшим как-то иначе. Недолго думая, я стукнул по этому месту аншпугом и услышал звук, наводящий на мысль о пустой полости.