Чуть подзадержавшись, я пустился вдогон ребятам, увидел, что они возятся в самом дальнем углу вольеров, что логично: собак переменного состава должны были содержать где-то примерно в одном месте. Ну, и далее надо полагаться на интуицию и смекалку…

На меня, конечно, собакены тоже пустились с увлечением орать — помимо служебного рвения для них это была и развлекуха. Видимо, подолгу находиться в клетках невелико счастье, ну так почему бы и на пришлого не гавкнуть.

Я чуть сбавил шаг, напряженно вглядываясь в обстановку. Три крайних вольера. Саша с Колей деловито возятся у двух, а третий, самый крайний…

И здесь у меня захватило дух.

Да неужто⁈ Неужели и у собак бывает это?

Я оторопел настолько, что застыл на месте. Саша полуобернулся:

— Эй, Борька! Чего встал? Давай, вон твоя порция!

— Да, — я расколдовался. — Иду.

Крупный «восточноевропеец» в крайнем вольере был точной копией моего Сента. Ну прямо брат-близнец! Только родившийся по прихоти судьбы на сорок лет раньше. И мало того, смотрел он на меня спокойно, но настороженно, словно узнавал и не узнавал, словно за повседневной оболочкой бытия угадывал нечто такое, что недоступно никому, кроме него…

Дверца вольера была заперта на задвижку. Я отомкнул ее, вошел:

— Гром, — окликнул вполголоса.

Пес как бы застыл, неотрывно глядя на меня.

— Гром, — повторил я ласковее.

Он почти неслышно проворчал, но я расслышал.

— Борька! — уже нетерпеливее крикнул Саша. — Да забирай ты свое!

— Сейчас, — невнимательно отозвался я.

Подсел к Грому. Он не отодвинулся, но заметно напрягся. И продолжал ворчать не то, чтобы враждебно, но как бы предупреждающе. Примерно так:

«Странный человек, похожий и непохожий на моего хозяина! Я еще не понял, кто ты. Но на всякий случай сообщаю заранее: я готов ко всему. И дам отпор, даже не сомневайся».

Меня так и разбирало сказать: Сент, это я! Ты вернулся? Не узнаешь меня?.. До слез.

Но я понимал, что передо мной Гром. Единственное существо на свете, разгадавшее мою тайну. По крайней мере, заподозрившее нечто.

— Гром, дружище, — я погладил его по голове и загривку, ощутив теплую густоту шерсти, и то, как он успокоился. Собаки безошибочно распознают прикосновения, для них это понятнее, чем для нас взгляды и слова для нас.

— Это я. Не сомневайся. Это я. Твой друг.

Я говорил это совсем тихо, но Коля как-то ухитрился услыхать.

— Эй! — хохотнул он. — Вы что там шепчетесь? Военная тайна?

— Близко к этому, — я встал. — Не военная, но тайна… Эй, пацаны, смотрите, горячее даете! Надо бы еще немного остудить.

— Нормально! — легкомысленно отмахнулся Коля.

Ну, ребята, вы сами умные, а я свое сказал.

Миска у Грома была, конечно, сомнительной чистоты, но шут с ним. Можно пережить. Я перелил нашу долю баланды в нее, поморщился от дивного амбре, помешал черпачком, доводя до нужной температуры. В общем-то, еда уже в достаточной степени остыла, но чуть охладить еще не помешает…

— Се… — нечаянно сорвалось было у меня, но я вовремя прикусил язык. — Гром, братишка! Ешь давай.

Я поставил миску перед псом и вновь дружески потрепал его по голове. Конечно, ласковых фамильярностей было многовато, но мне надо было рассеять собачье недоверие. Гром вновь внимательно посмотрел на меня, и на сей раз я прочел его взгляд так: «Ладно. По-моему, что-то не совсем так. Правда, я не очень могу понять, что… Ты изменился, хозяин.