Потом снайпер нашел того немецкого мальчишку среди раненных пленных немцев. Он словно чувствовал, что тот жив и даже когда пленные немцы пытались его убедить в обратном, он не верил им. Солдат понимал, что немцы боятся за жизнь своего сородича. Шла война и возможно русский солдат со снайперской винтовкой хотел зачем-то отомстить мальчишке, на которого бесчеловечный Гитлер нацепил немецкую форму.

— Тебя же в госпиталь отправили, — сказал отец. — Почему ты с винтовкой ходил?

— Та ведь именная винтовка была, — заулыбался рассказчик. — Мне ее командарм подарил. Да и не в госпитале я обретался, а в нашем лазарете. Рана у меня совсем небольшая была…

Снайпер все-таки нашел раненого юнца. Тот лежал возле самого выхода из подвала, битком набитого ранеными пленными.

Снайпер присел рядом с юнцом и улыбнулся ему. Он показал пальцем на свою винтовку, потом на забинтованную ногу раненого и на себя. Жесты могли значить только одно — «это я тебя ранил». Но немецкий мальчишка вдруг понял гораздо больше — два дня назад русский мог легко убить его, но не стал этого делать. Он понял это, потому что русский добродушно улыбался, а в его глазах не было ненависти. И тогда немецкий мальчика робко и неуверенно улыбнулся в ответ…

Снайпер пришел в гости к раненному не с пустыми руками. Он принес тушенку, хлеб и бутылку молока. Его рота взяла «в плен» корову, которую хозяйственные немцы прятали в одном из бесчисленных подвалов, и командование батальона сочло возможным выделить снайперу, как раненому герою, целую бутылку. Правда, при условии, что он надоит молоко сам. Конечно же, все солдаты предпочитали спирт, но снайперу было нужно именно молоко.

На «концерт» в виде дойки коровы любовалась целая рота. Снайпер чуть ли не десять минут гладил капризную корову по спине, а стоящие рядом товарищи советовали погладить ее не по спине, а по ляж… то есть ножке или напялить на головы (себе и корове) фашистские каски. Герой-снайпер краснел от стыда, но терпел. Доить корову мешала рана на левой руке, но он снова терпел. Он вытерпел даже такую шуточку, когда кто-то из солдат, воспользовавшись его сосредоточенностью во время дойки, взял коровий хвост и принялся щекотать им шею «дояра».

— Это она с ним так заигрывает, — пояснил шутник товарищам.

А тот не видел шутника за своей спиной, зябко поводил плечами и ласково просил «немецкую сволочь» не лягаться…

Снайпер как мог обустроил жизнь раненого немецкого мальчишки — ему нашли более удобное место и даже шинель, которой у него до этого не было. Потом снайпер обругал матом немецкого хирурга, когда тот высказал опасения по поводу того, что, мол, рана на ноге мальчика слишком опасна и что… Тут хирург наконец-то решился взглянуть на русского солдата и побледнел от страха. Выслушав нелицеприятные замечания в свой адрес, он снова опустил глаза. Монолог был произнесен на русском языке, но суть его была бы понятна даже в том случае, если бы солдат высказался на монгольском. Хирург быстро пообещал сделать все возможное, чтобы спасти ногу раненного юнца. Он явно опасался русского снайпера, потому что тот производил впечатление опытного и беспощадного вояки. А такие всегда были опаснее офицеров.

Солдат приходил к раненому четыре дня, до тех пор, пока их роту не отвели с бывшего поля боя. На второй день он принес в импровизированный немецкий госпиталь гораздо больший паек — две буханки хлеба и две банки тушенки.