Прошло ещё с полчаса, кстати, меня покормили, два куска хлеба выдали и целую банку тушёнки, погранцы аж удивились, как я это всё в одно рыло съел, а я притупил тот голод, что терзал меня изнутри, и, честно сказать, ещё бы поел. Так вот прошло полчаса, когда со стороны тыла прикатила «эмка», что встала у моста. Я особо внимания не обратил, продолжал ремонт двигателя, кажется, причину мы нашли, забит один из шлангов системы охлаждения, тот, что от радиатора шёл, я проверил, не продувался. Мы уже слили воду из радиатора и как раз снимали этот шланг, когда та самая «эмка» подкатила к нам, и оттуда выскочило несколько командиров. Все политработники, судя по знакам различия на рукавах. Их можно спутать с сотрудниками особых отделов, что тоже носили форму политсоставов для маскировки, но тут сразу видно, лекари человеческих душ пожаловали. И вот старший из них, судя по трём шпалам в каждой петлице – старший батальонный комиссар, подполковник по-нашему, двое других обычные политруки, как начал орать и визжать на нас. Нет чтобы подойти, спокойно осведомиться, так на нас начинают орать, брызгая слюнями. Называть трусами, дезертирами, что мы в тылу прячемся, когда на фронте танков не хватает, и обвинять в других грехах, да ещё размахивать наганом. Если остальные вытянулись, поедая начальство глазами – а что им ещё оставалось делать? – то я не стал слушать крикливого комиссара, а пробил ему двоечку в корпус и челюсть, отобрал револьвер, после чего направил тот на двух политруков, что также схватились за кобуры. А комиссар лежал на земле в наших ногах и, судя по безмятежной улыбке, видел третьи сны, только краснота наливалась на подбородке.

Прибежавшие старшина и командир охраны моста быстро разобрались, что случилось. Оружие у меня сразу отобрали, и старшина тихо, но зло спросил у меня:

– Ты что творишь?

– Давно мечтал это сделать, – с улыбкой ответил я ему. – Терпеть таких уродов не могу.

– Ты понимаешь, что это трибунал и расстрел? У него же челюсть сломана.

– Понимаю. Только вряд ли меня расстреляют. Я волшебное слово знаю, скажу его, и генералам по мордасам бить смогу, и хрена мне что будет.

– Ну-ну, шутник.

Дальше старшина действовал согласно принятым военным законам. Меня арестовали, обыскали, забрав всё, что нашли в карманах, планшетку забрали и бинокль, шлемофон я оставил, оставшись в комбинезоне, после чего меня загрузли в кузов полуторки, связав перед этим за спиной руки, и мы попылили в тыл. Перед нами катила «эмка», куда погрузили комиссара, который всё ещё не пришёл в себя. Охранял меня один из бойцов, старшина с остальными из-за сложной ситуации остался у моста, у них ЗИС ещё был. М-да, неожиданный поворот, но я не жалею. Забавно, но как меня зовут, у меня спросили, только когда старшина оформлял акт о задержании, который передавал конвоиру. Назвался настоящим именем и званием. Мне скрывать нечего, лично я горжусь сделанным.

Шутки шутками, но ситуация в действительности серьёзная. Я вообще сомневаюсь, что меня будут слушать. Да, кодовое слово у меня есть, то, которое я могу сообщить, получил его от представителей Сталина, а в том, что обо мне точно извещено, я был полностью в этом уверен. Да, циркуляры в особые отделы разных частей с описанием меня разослали, где также значилось это кодовое слово, но не факт, что мне дадут пообщаться с представителями особого отдела. Тут совсем другое дело, скорее уголовное, и решать его будут военюрист и тройка трибунала. А они слушать не будут, вряд ли и слово дадут, поднял руку на старшего по званию, да ещё на политработника, а они по факту своего существования неприкосновенны, и кары за это ждать следует незамедлительно.