Мы отступили с поля боя. Пугнарсес, ругаясь, пинками спихнул тела вниз. Я опустился на колени рядом с Рофреном. Тот попытался улыбнуться.

— Скажи за меня «лахал» и «рембери» пуру Зенкирену, — прошептал он и с этими словами умер.

Пугнарсес и Генал собирали мечи.

— Зачем обременять себя ими? — спросил я.

Сушинг извергала на блестящие изразцы содержимое своего желудка. Я догадывался, что её тошнило не от вида разрубленных тел.

— Мы раздадим их рабам, — огрызнулся Пугнарсес. — Они будут драться…

— Так, как дрался ты, Пугнарсес? Заклинив клинок в голове у противника? Уметь надо, Пугнарсес, уметь.

Он грязно выругался, однако мечи не бросил.

Я подошел к принцессе Сушинг. Она подняла голову. На её щеках были полоски слез, на губах присохли остатки рвоты.

— Ты останешься здесь, принцесса? Теперь тебе ничего не грозит, так как никто больше не знает, как мы сбежали.

Мне было жаль её. Она настрадалась сверх меры, а теперь человек, которого она, как ей думалось, полюбила на всю жизнь, одним катастрофическим махом превратился в её наследственного врага. Воистину, она на мой взгляд достаточно настрадалась.

— А ты действительно пур Дрей, крозар, князь Стромбор?

— Он самый.

Говорил ли я хвастливо? Думаю, что нет. С гордостью? А, тут, думаю , да.

— Ну как я могу любить зарянина? — взвыла она.

— Ты не любишь меня, Сушинг…

— Разве я не доказала это? — вспыхнула она.

На это я не мог ответить. Ответа не было.

Холли сделала легкое движение, и я обернулся. Она стояла там, одетая в набедренную повязку рабыни, сжимая в хрупкой на вид ручке меч.

— Нам лучше уходить, Писец.

— Да, — согласился я и снова повернулся к принцессе. — Сушинг… постарайся не думать обо мне плохо. Ты не понимаешь движущих мной мотивов. Я не такой, как другие люди. Я не люблю тебя — но, думаю, ты задела во мне какую-то струну.

Она выпрямилась. В этот миг, с перепачканным слезами и рвотой лицом, распущенными и перепутанными волосами, она выглядела куда более человечной, чем я когда-либо её видел. И подумал тогда, что если ей повезет влюбиться в нужного человека, из неё выйдет толк. Но это не имело отношения к этой тяжкой минуте, когда мы стояли на лестнице, украшенной вычурными изразцами, в мегалите Магдага.

— Я не могу отправиться с тобой в «нахаловку», Драк, — сказала она.

— Хорошо. Я и не ожидал этого. Постарайся думать обо мне хорошо, Сушинг, ибо красное и зеленое не всегда будут враждовать. — Я нагнулся и поцеловал её. Она не шевельнулась и не отреагировала. Подозреваю, что она попыталась возненавидеть меня тогда и потерпела неудачу. Все её эмоции истощились, а сила воли — иссякла. — Спускайся к своим друзьям, Сушинг. Покуда мы живы, мы не забудем этого мгновения.

Она повернулась и пошла вниз. Двигалась она неестественной походкой лахвийской заводной куклы, чуть не опрокидываясь на каждой ступеньке. Потом остановилась и подняла голову.

— Все вы будете убиты, когда на небо вернется Генодрас. — Слова эти вряд ли что-то для неё значили. — Рембери, ков Драк.

— Рембери, принцесса Сушинг.

Она ушла, волоча по ступеням подол ненавистного красного платья, освещенная факелами, отражающимися в блестящих изразцах с изображением летающих птиц и рогатых зверей.

Мы спустились по противоположному пролету и вышли в блистательный день Крегена, когда в небе сиял только Зим, красное солнце.

Услышав новости, которые мы принесли, и в паре с тем, о чем все сами знали, и при вое над кучей трупов командиров групп вся «нахаловка» пришла в волнение.